Книга третья: Горы и оружие

Мак-Грегор почувствовал себя ребенком, которому позволили для вящей науки обжечь себе пальцы, и с этим не особенно бодрящим чувством он шел теперь по банковским улицам Цюриха, где затерялся след денег. Сняв номер в отеле в старой части города, он затем пересек Лиммат и с доверенностями в кармане направился в Коммерческий банк. Там, у небольшой стеклянной стойки, он сказал, что хочет видеть герра Гёца (имя, сообщенное ему Аббекром).

– А по какому делу? – спросила девушка за стойкой.

– Связанному с аккредитивом, – сказал Мак-Грегор. – На большую сумму.

Герр Гёц сидел у себя за стеклянно-металлическим столом с ящиками, вдвигающимися с плотностью и пригнанностью часовой крышки. Только здесь предъявил Мак-Грегор свои курдские полномочия. Герр Гёц прочел ливанско-французский замысловатый текст, положил листок на стол и накрыл нервно ладонью, точно опасаясь, как бы не сдуло ветром.

– Но ведь вы не курд, мистер Мак-Грегор, – сказал Гёц.

– Я уполномочен курдским Комитетом, ведшим с вами дело.

– Это понятно. А что именно вам от нас угодно? – Гёц слегка постучал пальцами по бумаге. – Здесь не сказано.

– Я просто хочу знать, где эти деньги, герр Гёц.

Гёц перечел текст, явно оттягивая время – думая, что ответить.

– Не могу сообщить вам ровно ничего, – произнес он наконец.

– Но почему же?

– Потому что, несмотря на письмо, не знаю, кто вы, собственно, такой.

Мак-Грегор достал паспорт, но Гёц поднял, как бы отмахиваясь, руку:

– Я не в том смысле. Я хочу сказать, что не знаю, от чьего, собственно, имени вы говорите.

– Но из текста ведь ясно, – указал Мак-Грегор на листок.

– Это всего лишь письмо, – возразил Гёц, нажал кнопку на серой консоли и сказал по-немецки, чтобы прислали Хёхста.

Вошли двое, сели у дверей, и Мак-Грегор почувствовал, что взят под стражу в этих четырех звуконепроницаемых стенах. Герр Гёц встал, извинился и, захватив с собой письмо, вышел с видом человека, торопящегося к кому-то за указанием. Двое за спиной у Мак-Грегора хранили молчание; Мак-Грегор стоя ждал. В кабинете было жарко, он снял пальто, и две услужливые руки помогли ему сзади.

– Благодарю вас.

Ответа не последовало. Мак-Грегор стоял, оценивая взглядом всю безупречность этой цюрихской банкирской конторы. Приезжая в Европу из Ирана, он всякий раз любовался точностью, подогнанностью, завершенностью линий, кромок и расцветок. Вся Европа выстроена по линии прямой и строгой; сквозь персидские же улицы, дома, интерьеры до сих пор проглядывает путаница глинобитных слепых дворов – даже сквозь отличную архитектуру банков и вилл, роскошь богатых зданий.

– Мистер Мак-Грегор…

Вернулся Гёц – еще с одним безупречно одетым швейцарским немцем-банкиром, и Мак-Грегор мысленно порадовался тому, что Кэти заставила его пойти в Лондоне к хорошему портному и сшить себе хороший костюм: он понимал, что если к нему и относятся здесь с долей уважения, то благодаря английскому покрою пиджака, а не курдским верительным грамотам.

– Это герр Мюлер, – сказал Гёц. – Он объяснит ситуацию.

– К сожалению, – тут же подхватил Мюлер на безукоризненном английском, – объяснять нечего. Мы ничем не можем вам помочь, мистер Мак-Грегор.

– Но ведь вы знаете, где эти деньги.

– Мне нечего прибавить, – сказал Мюлер твердо, как ножом отрезал. – Мы не уполномочены давать вам какие-либо сведения.

– А кто уполномочен? – спросил Мак-Грегор.

– Затрудняемся сказать, – ответил Гёц. – Во всяком случае, мы больше не несем ответственности.

– А кто же несет, герр Гёц?

Они стояли посреди кабинета, на безупречно настланном ковре – подальше от стульев, и Мак-Грегора не приглашали сесть; герр Мюлер не выпускал из рук письма, покачивался на каблуках, явно торопился по делам. На минуту Мак-Грегор забыл, кто из них Мюлер, кто Гёц.

– Мы ничего не можем обсуждать и ничего не можем сделать. Крайне сожалею, но мне нечего прибавить, – повторил Мюлер.

Мак-Грегор помолчал, подумал.

– Что ж, – сказал он. Надел пальто, протянул руку за письмом.

Герр Мюлер покачал головой:

– Думаю, письмо мы должны оставить у себя.

– Нет, – резко сказал Мак-Грегор.

– Боюсь, что должны будем…

– Это личная доверенность, – сказал Мак-Грегор. – И прошу возвратить ее мне.

– Считаю, что следует оставить письмо у нас, мистер Мак-Грегор…

Мак-Грегор выдернул у Мюлера из рук письмо.

– Вы ошибаетесь, герр Мюлер, – сказал он, чувствуя, что вся кровь бросилась ему в лицо.

Теперь, желая уйти, он ощутил в наступившей паузе, что все четверо в комнате враждебны ему. Но он решительно направился к дверям. К его удивлению, они оказались не заперты. Стеклянными коридорами он вышел на Банхофштрассе, спустился оттуда к Лиммату и остановился, чтобы успокоить нервы. Не сам инцидент так на него подействовал – он понял, что не следовало и ходить в банк.

Подлинные размеры ошибки стали ясны два часа спустя, когда к нему в отель на набережной, под курантами, звучащими, как перезвон альпийских коровьих бубенцов, явились двое в неброском штатском и, предъявив полицейские карточки с вытисненным сверху большим белым крестом, попросили Мак-Грегора пройти с ними в канцелярию – тут же по соседству, на набережной.