Книга тысячи и одной ночи. Том 2. Ночи 39-145

Вот что было с истопником. Что же касается Дау-альМакана, то он до тех пор шёл с евнухом, пока не достиг места. И тогда евнух вошёл к Нузхат-аз-Заман и сказал ей: «О госпожа, я привёл тебе того, кого ты требовала. это юноша красивый липом, и на нем следы благоденствия». И когда Нузхат-аз-Заман услыхала это, её сердце затрепетало, и она воскликнула: «Пусть он скажет какиенибудь стихи, чтобы я услышала его вблизи, а потом спроси, как его имя и из какой он страны».

И евнух вышел и сказал ему: «Говори, какие знаешь, стихи, госпожа здесь вблизи слушает тебя. А после я спрошу тебя о твоём имени, твоей стране и твоём положении». – «С любовью и охотой, – отвечал Дау-аль-Макан, – но если ты спросишь о моем имени, то это стёрлось, и образ мой исчез, и тело моё истощено. А моя повесть – начало её неизвестно и конец её нельзя изложить. И вот я точно пьяный, который выпил много вина, не скупясь для себя, и его охватило похмелье, так что он блуждает, сам себя потеряв, не зная, что делать и утонув в море размышлений».

Услышав эти слова, Нузхат-аз-Заман заплакала, и её плач и стоны умножились. «Спроси его, не покинул ли он кого-нибудь из любимых, например отца и мать?» – сказала она евнуху. И тот спросил его, как приказала ему Нузхат-аз-Заман.

И Дау-аль-Макан ответил: «Да, я покинул их всех, и мне всех дороже моя сестра, с которой меня разлучил рок».

Нузхат-аз-Заман промолчала, услышав, что он произнёс эти слова. И потом она воскликнула: «Аллах великий да сведёт его с теми, кого он любит!..»

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Семьдесят пятая ночь

Когда же настала семьдесят пятая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что Нузхат-аз-Заман, услышав слова юноши, воскликнула: „Аллах да сведёт его с теми, кого он любит!“ А потом она сказала евнуху: „Скажи ему, что я хочу послушать рассказ о его разлуке с близкими и родиной“.

И евнух сказал юноше то, что велела ему госпожа. И Дау-аль-Макан принялся вздыхать и произнёс такие стихи:

«Поистине, к ней любовь – подруга всех любящих.
Почту я тот дом, где Хипд жилище нашла себе.
Любовь к ней – любви иной не знает весь род людской,
И «прежде» у неё нет, и нет у неё «потом».
И кажется прах долин мне мускусом с амброю,
Когда пробежит по нем красавицы Хипд нога.
Примет мой возлюбленной на холмике в таборе,
Великой во племени – вокруг все рабы её.
О други, ведь лучше нет под вечер стоянки нам.
Постоите! Вот ивы ветвь, вот веха забытая.
Спросите же сердце вы моё: ведь поистине
Со страстью дружит оно, нельзя отклонить её.
Усладу времени, Аллах, вспои облаков дождём,
И вечно пусть в толще их раскатистый гром громит».

Когда же он окончил свои стихи и Нузхат-аз-Заман услышала его, она приподняла край занавеса носилок и посмотрела на юношу. И когда её взор упал на его лицо, она угнала ею и, убедившись, что это он, вскрикнула: «О брат мой, о Дау-аль-Макан!» И он тоже посмотрел на неё и узнал её и закричал: «О сестрица, о Нузхат-аз-Заман!» И Нузхат-аз-Заман бросилась к нему, и он принял её в объятия, и оба упали без чувств. И когда евнух увидал их в таком состоянии, он удивился и накинул на них что-то, чтобы прикрыть их. Он подождал, пока они пришли в себя, и когда оба очнулись от забытья, Нузхат-аз-Заман очень обрадовалась и её заботы и горести прошли. И радости сменяли в ней одна другую, и она произнесла такие стихи:

«Дал клятву рок, что смущать мне жизнь вечно будет он»
Ты нарушила свой обет, судьба, искупи же грех!
Наступило счастье, любимый мой помогает мне!
Поднимайся же на зов радости, подбери подол!
Не считал я раем кудрей его лишь до той поры,
Пока с алых губ не напился я воды Каусара».

Услышав это, Дау-аль-Макан прижал сестру к груди, и от чрезмерной радости из глаз его полились слезы, и он произнёс такие стихи:

«Мы оба равны в любви, но только она порой
Терпеть может с твёрдостью, во мне же нет твёрдости.
Она опасается угрозы завистников,
А я без ума тогда, когда угрожают мне».