Книга утраченных сказаний. Том I

Зная ныне о великолепии их древнего дома и о величии богов, часто размышлял он о начале дней солнечного света и лунного сияния, о делах эльфов во внешнем мире и о том, что было у них с людьми, покуда Мэлько не подстроил их отдаления; посему однажды вечером молвил Эриол, сидя пред Огнем Сказаний:

— Отколе взялись Солнце и Луна, о Линдо? Ибо до сей поры слышал я лишь о Двух Древах и об их горестном увядании, но о приходе людей либо деяниях эльфов вне Валинора никто не поведал мне.

Тем вечером за трапезой у них и при их рассказах присутствовал гость, чье имя было Гильфанон и которого все также звали Гильфанон а-Давробэль^[прим.1], ибо он жил в той части острова, где близ рек^[прим.2] высится Башня Тавробэля. Там по — прежнему обитали как единый народ гномы, именуя местности на своем собственном языке. Сей край обыкновенно называл Гильфанон прекраснейшим из мест всего острова,

а гномов — его лучшим народом, хотя до прихода нолдоли на остров долго жил он отдельно от них, странствуя с илькоринами по Хисиломэ и Артанору^[прим.3]. В те же дни содеялся он, как немногие эльфы, спутником и великим другом Детей Людей. К их легендам и тому, что хранила их память, прибавил он, искушенный в далекие дни Кора во многих науках и языках, собственные познания. Сверх того, был он, умудренный опытом случившегося в давнопрошедшие времена, одним из старейших среди фэери^[прим.4] и самым старым на сем острове; Мэриль же носила сан Владычицы Острова по причине ее происхождения.

Тогда молвил Линдо, ответствуя Эриолу:

— Вот Гильфанон, который может тебе немало о том поведать, и было бы хорошо, коли ты отправился бы с ним пожить некоторое время в Тавробэле. Но не гляди так, — засмеялся он, видя лицо Эриола. — Ибо мы еще не гоним тебя, но воистину мудро бы поступил тот взыскующий лимпэ, кто домогался бы первым делом гостеприимства Гильфанона. В его старинном жилище — Доме Сотни Дымоходов, что стоит подле тавробэльского моста^[прим.5], — можно услышать многое и о минувшем, и о том, что грядет.

— Мнится мне, — обратился Гильфанон к Эриолу, — что Линдо умыслил спровадить двух гостей за раз; сие, однако, покамест ему не удастся, ибо я намерен пробыть в Кортирионе еще седмицу, более того — пировать тем временем за его отменным столом и возлежать также у Огня Сказаний. А после, быть может, мы с тобой пожелаем отправиться в путь, и тогда ты узришь всю прелесть острова фэери — но пусть ныне Линдо начнет рассказ и поведает нам еще о великолепии богов и их трудов, ведь сие никогда его не утомляет!

Теми словами был Линдо весьма удоволен, ибо и вправду любил он рассказывать эти предания и часто изыскивал случай поведать их сызнова, и молвил он:

— Тогда поведу я речь о Солнце, Луне и Звездах, и пусть внимает Эриол к своему удовольствию, — и Эриол весьма обрадовался, а Гильфанон прибавил:

— Говори же, о мой Линдо, но не удлиняй свое сказание до бесконечности.

Тогда заговорил Линдо^[прим.6] — а из всех повествователей наибольшим удовольствием было внимать именно ему — и молвил[47]:

— Поведаю я вам сказание о временах первого исхода гномов, когда лишь недавно покинули они Валинор. Сия прискорбная весть дошла до богов и оставшихся эльфов, но вначале никто тому не верил. Новость эту, однако ж, повторяли снова и снова множество вестников. Иные из них были тэлэри, что слышали речь Фэанора на площади Кора и видели, как нолдоли покинули город со всем тем, что смогли унести; другие были из солосимпи, и они доставили страшную весть о похищении лебединых кораблей, об ужасном братоубийстве в Гавани и о крови, что окропила белые берега Алквалунтэ.

Последними в спешке явились от Мандоса те, что зрели опечаленное сонмище близ берегов Амнора. Так боги узнали, что гномы отбыли прочь, и Варда и все эльфы плакали, ибо ныне, казалось, поистине сгустился мрак и погибло нечто большее, нежели зримый свет чудных Древ.

Хотя и удивительно сие, но сердце Аулэ, который любил нолдоли паче иных эльфов и научил их всему, что ведали они, наделив несметными сокровищами, ныне отвратилось от нолдоли, ибо мнил он их неблагодарными за то, что не простились они с ним, а их злодеяния среди солосимпи опечалили Аулэ до глубины души.

— Никогда боле, — молвил он, — не поминайте при мне имени нолдоли, — и хотя как и прежде дарил он своей любовью тех немногих верных гномов, что не покинули его чертогов, но с той поры называл их «эльдар».

Тэлэри же и солосимпи вначале проливали слезы, но когда всем стало ведомо о резне в Гавани, слезы их высохли, а в их сердцах поселились ужас и мука, и они также редко вели речь о нолдоли, разве что в печали или шепотом, затворив двери. А те немногие из гномов, что остались, именовались Аулэноссэ, народом Аулэ, или вошли в другие роды, и не стало ныне для народа гномов ни места, ни имени в Валиноре.