«Книга Всезнания» (СИ)

Парень опустил взгляд и закусил губу. К горлу подкатывал спазм, а глаза защипало, ладони сжались в кулаки, и неровно обстриженные, местами обгрызенные ногти впились в кожу. Больно. Только боль не всегда отрезвляет…

«Не важно, что будет, — вдруг подумал Савада, чувствуя, как безысходность сменяется решимостью. — Я предал доверие Мукуро, но больше такого не повторится. Не важно, кто что скажет. Я буду верить в своих друзей! И если он сейчас захочет меня побить, пусть. Потому что я заслужил. Я поступил очень подло».

— Понял, да? — усталый и словно обреченный голос прозвучал у Савады за спиной, и он резко обернулся. Лия стояла неподалеку, в тени раскидистого дерева и смотрела на небо каким-то пустым, отрешенным взглядом.

— О чем ты? — нахмурился Тсуна.

— Знаешь, что меня в тебе больше всего раздражает, Савада? — вопрос Хозяина проигнорировали, девушка словно говорила с серым, унылым небом, а не с человеком, к которому обращалась. — Ты слишком добрый. Настолько, что у меня сводит скулы. Когда-то я была такой же: наивной, доверчивой идиоткой, которая готова была помочь всем и каждому. Потому ты меня и бесишь. Но если думаешь, что меня раздражают воспоминания о собственной наивности, ошибаешься. Это только половина правды. Вторая половина — будущее. Я верила людям, Савада Тсунаёши. Я сама была человеком и думала, что мир прекрасен, несмотря на жестокость, царившую в нем, а люди просто притворяются плохими, и даже у самых ужасных злодеев в глубине души есть нечто хорошее.

Тсуна удивленно посмотрел на Стража и хотел было переспросить, подумав, что ослышался. «Она была человеком? Как же так?!» Но он промолчал. Потому что времени задать вопрос ему не дали.

— Думать, что все вокруг такие, как ты сам, — самая большая глупость, доступная человеку. Хотя нет, это вторая по значимости глупость. Первая — верить, что ты центр Земли, и мир вращается вокруг тебя, а потому уж тебя-то, всего такого великолепного и чудесного, беда точно обойдет стороной. Не важно, добрый человек или злой, умный или глупый — эгоизм присущ всем, и большинство наивно полагают, что к ним беда не подкрадется. Одни говорят: «Я для этого слишком умный». Другие: «Это же я! Меня не может коснуться беда, я идеален!» Третьи: «Я такой никчемный и незаметный, что бедам до меня просто дела не будет». Это всё эгоизм. Потому что жизни наплевать, какой ты, и никто не застрахован от предательства, разочарований и потерь. Я была такой же: эгоистичной наивной идиоткой, верившей в лучшее и в то, что мир не может быть злым, потому как все вокруг в глубине души тоже добряки. Я ошиблась. Мой собственный отец, итальянский дворянин, отдал меня в качестве залога. Он обещал французскому партнеру, что не предаст их дело, и как гарант этого отдал ему свою младшую дочь. Живя во Франции, я поняла, что люди бывают разные: кто-то ненавидел иностранку, кто-то перед ней расстилался, кто-то считал отбросом общества. Но я всё еще верила в человеческую доброту. А потом мой отец предал доверие партнера, и тот отправил ему письмо, в котором обещал убить меня. Знаешь, что ответил отец, который, как я думала, меня любил? Ничего. Он просто продолжил предавать партнера, чтобы извлечь выгоду. И знаешь, что сделал человек, который всё это время обращался со мной как с принцессой и обещал, что скоро я буду дома и увижу отца? Отвел в катакомбы, в один из тупиковых отрезков с несколькими коридорами, не имеющими выхода, и замуровал. Заживо.

Тсуна вздрогнул. Карие глаза наполнял ужас, губы парня задрожали, он сделал шаг назад. Но Лия вдруг рассмеялась. Безучастным, отрешенным смехом, в котором не было ни капли веселья, но и ни капли ненависти. Лишь пустота.

— Последними словами его мне было, что к отцу отправлен гонец, и так как воды в катакомбах предостаточно, у моего отца будет месяц на то, чтобы меня спасти. Вода там была, он не солгал. Она грязными, липкими струйками бежала по каменной кладке, покрытой слизью. А вот еды не было. Зато были мыши. Много мышей. И знаешь, что я сделала, Савада Тсунаёши? Я как идиотка поверила в отца и в то, что он за мной придет. Отмеряла время по едва долетавшему звону колоколов и царапала на стенах палочки, отсчитывающие дни. Пыталась пробиться наверх, сделав подкоп, на случай, если отец опоздает. Говорила со стенами, водой, мышами, а потом и с самой собой, чтобы не свихнуться. Пила мерзкую, полную слизи, протухшую воду. Ловила мышей и поедала их прямо так, сырыми. Потому что верила: я должна выжить до тех пор, пока отец не вернется за мной.

Тсуна передернулся. Желудок скрутили рвотные позывы, и парень закрыл рот руками, но девушка всё так же безучастно смотрела в небо и продолжала рассказывать историю собственной жизни. А впрочем, нет. Собственной смерти.