«Книга Всезнания» (СИ)

Тсуна открыл глаза, и первым, что он увидел, оказался Марианский желоб, растянувшийся прямо у него над головой, черная дыра, затягивавшая взгляд. Парень вздрогнул и поморщился: голова гудела, сознание медленно, рывками, будто кровь, вырывающаяся из раны, возвращалось к хозяину. Кровать протяжно всхлипнула надрывным металлическим голосом, слегка проржавевшим от времени, и затихла. Веки Савады медленно опустились. В памяти мафиози вставали последние события ушедших в никуда дней, вспыхивали яркими цирковыми конфетти шутки друзей, разлетались мокрым ноябрьским снегом их укоры, сияли нервными бликующими елочными гирляндами разочарования, обиды и маленькие победы.

Тсуна вспоминал, как, вернувшись в пещеру, Ямамото развел костер. Как молча, стараясь не тратить силы понапрасну, Хранители влили в ларец Пламя Предсмертной Воли. Как заваривал Гокудера очередную порцию лекарственных трав, собранных еще с утра. И как острое чувство разочарования грызло всех в серой унылой пещере при взгляде на содержимое ларца. На небольшую картину, изображавшую первое поколение семьи Вонгола в дни, когда они только начинали свой путь в мире мафии. В дни, когда они всё еще были вместе и не верили, что это может измениться… Но Тсуна знал, что Деймон Спейд, первый Хранитель Тумана, предал босса ради лучшего, по его мнению, будущего семьи, и знал, что Мукуро, десятый Хранитель Тумана, мафию ненавидел, а потому мог поступить как его предшественник — предать босса, но из иных соображений. И всё же Тсуна хотел верить в лучшее, как хотел в него верить изображенный на портрете Вонгола Примо.

«Это у тебя наследственное, — фыркнула Лия, когда Савада подумал, что несмотря ни на что будет верить в лучшее. — Наивность и вера в чудо. Но, может, не так уж это и плохо, учитывая, что Джотто считается величайшим боссом мафии. Только вы всё же разные». В чем именно они различны, Лия не пояснила, да Тсуна и не допытывался, решив, что он просто еще слишком слаб и глуп, чтобы быть похожим на Примо. Он ошибался. Но Лия ему об этом, конечно же, не сказала.

Следующим утром, собрав остатки сил, мафиози двинулись к городу, оставив в лесу даже свои рюкзаки, так и не убранные Реборном от ручья. Они прихватили лишь фляги, да несли с собой ларец и картину, на остальное сил уже не хватало. Пневмония и температура под сорок градусов Цельсия — не самое лучшее состояние для походов по горам.

А дальше всё было как в тумане: путь домой, попытка добрести до больницы, кашель иллюзиониста, который становился с каждым часом всё сильнее и болезненнее, отчаянное желание прекратить мучения друзей… И главным фоном всего этого серого потока стала яркая, как сполохи костра, эмоция — страх за здоровье и жизни тех, кто был рядом. А потому, дойдя до холла больницы и буквально рухнув на жесткий коричневый диван, Тсуна первым делом сказал подбежавшей медсестре: «Помогите им!» Остального он уже не помнил. Разум отказался продолжать борьбу с болезнью и предпочел забытье миру, в котором врачи уже спешили на помощь больным мафиози, за которых теперь можно было не волноваться…

«Как они?» — первая связная мысль, что всплыла в голове Савады после того, как он вспомнил прошедшие сутки. Или не сутки? Сколько времени он пролежал в забытьи?..

— Наконец-то ты очнулся, — раздался у него над головой приятный мужской голос. Хрипловатый, низкий, но обволакивающий и мерный, словно ручей неспешно бежал по каменистому руслу. Впрочем, голос этот был бодр и задорен, что не вязалось с мыслью Савады о том, будто его окликнул врач.

Медленно открыв глаза, Тсунаёши хотел было повторить свой вопрос вслух и узнать, что с его друзьями, но… слова застряли в горле, не желая вырываться на свободу. Да и было чему удивляться, ведь вместо доктора в белом халате над парнем склонился худощавый мужчина лет двадцати пяти в расшитом серебряной нитью черном камзоле, с белым шейным платком, затянутым массивным узлом и надежно скрывавшим шею. Вместо современных брюк на странном посетителе были черные узкие штаны, напоминавшие лосины и заканчивавшиеся чуть ниже колена, позволяя увидеть белые чулки и черные туфли с тупым мысом и серебристой пряжкой.

— Хиии! — Тсуна вжался в кровать, испуганно глядя на странного человека.