Книга вторая. Как я был волком

Его литые мышцы сверкали в отблесках света. Отмытый живот бугрился квадратиками. Влажная грива развевалась, как у модели из журнала. И — огромные ресницы над синими телячьими глазами. Картинка, а не человек. Идеальный самец, как его некоторые почему-то представляют. Хорошо, хоть где-то природа подгадила, морозной водой съежив до микроскопических размеров.

Он направился к Томе, под прямые горячие лучи солнца. Сказал мыться спокойно? Мое спокойствие тут же улетучилось, потому закончил как можно быстрее. Мы двинулись дальше. Юлиан оглядывался вместе со мной и, наконец, не выдержал:

— Еда. — Палец указал на низкие деревца между скрывавшими их большими.

Сквозь зеленое и коричневое там пробивалось что-то яркое.

— Апельсины! — разнесся ликующий вопль девушки.

Именно. Дикие апельсины оказались кислыми, но кого это смущало? После питания горьким, сырым и почти несъедобным брызжущий солнцем фрукт унес в рай. Сок тек по щекам и груди, капал на ноги, постепенно покрывал все. Мы не могли остановиться.

— Стоп, — скомандовал я. — Юлиан, можешь связать из веток мешок или какую-то емкость?

— Что? — не понял он.

— Я могу, — вызвалась Тома.

Юлиан наблюдал за ее действиями и повторял. Плетение из тонких веток нескольких циновочек с последующим сплетением друг с другом вышло нескорым. Но мы никуда не торопились. Полученные две емкости снабдили длинными постромками и наполнили фруктами. Мы с Юлианом взвалили их за плечи.

Одними апельсинами сыт не будешь. По дороге находились коренья и кое-какие вкусные насекомые, что-то съедалось сразу, остальное пополняло наплечные мешки. Тома на ходу плела еще одну котомку, себе. В первом же ключе, бившем из земли небольшой струйкой, не столько напились, сколько отмылись от липкой сладости. Девушка со смехом брызгалась на нас, зябко уворачивавшихся. Вода, как и везде, была безумно холоднющей.

— Юлиан, ты помнишь родителей? — обернулась к нам цветущая Тома, когда отправились дальше.

Парень вздрогнул, плечи испуганно съежились:

— Кого-то помню…

— Братья, сестры есть?

— Не помню. — Он совсем смутился.

— А свой дом помнишь? Комнату? Место, где проводил время? Где спал, где кушал, где играл?

Юлиан сник окончательно.

— Увижу — узнаю.

— Перестань мучить человека, — остановил я неиссякаемый фонтан вопросов. — Дай время. Он еще не все слова вспомнил.

— Но как вспомнит — пусть скажет.

— Обязательно. — Юлиан вновь слегка повеселел.

Лес поредел. Шли без усилий, по твердой ровной земле. Тома что-то задорно напевала и танцующе подпрыгивала при ходьбе, голова весело раскачивалась в такт ритму. Казалось, наши силы не расходовались, а прибывали. Тела воспаряли в блаженстве. Главными составными этого блаженства являлись свобода и счастье. Мы ни от кого не зависели. Впервые в жизни. У нас не было ничего — и ничего не было нужно.

Обедали вновь апельсинами. Когда те осточертели до оскомины, Тома кидалась ими в нас. Сначала чищенными, но когда мы ответили, перешла на полноразмерные. Мы жалели девушку и продолжали чистить. Это повысило ее скорострельность. Тогда мы стали просто сминать пальцами текущую соком массу и запускать в нее эти разляпистые блямбы. Хохот стоял на весь лес.

— Потише! — скомандовал я. — Не привлекать внимания!

И тут же, не успев увернуться, получил тяжелым оранжевым шаром в глаз. Поплыли круги. Мотнув головой, я ринулся на девушку. Сбежать она не успела. Опрокинутая на траву, Тома сдержанно визжала, закусывая губы, когда мои руки яростно натирали ее брызжущей из-под пальцев мякотью. Подключился Юлиан. «Намылив» сверху донизу, мы подняли вырывавшуюся чрезмерно активную спутницу за руки-ноги и бросили в чавкнувшую лужу грязи, которая не успела высохнуть с прошлого дождя.

— Ах, вы так?! — Тома вскочила, зачерпывая грязь.

В нас полетела черная шрапнель. Пришлось снова ловить и успокаивать, на этот раз полностью топя в грязи.

Тома была счастлива. Три человека играли в детство, и это было чудесно. Не бушующие гормонами самка и два самца, а маленькие детки дурачились здесь в свое удовольствие. Нашли прикольное занятие, чтоб убить время до нелюбимого тихого часа. Вроде еще вот-вот, и раздастся строгий голос воспитательницы, требующий прекратить баловство, не шуметь, успокоиться и отправляться каждому в свою постельку. Но. Несмотря ни на что, мы оставались взрослыми. Пусть взрослыми детьми, но прекрасно понимающими, что к чему. Оттого некоторые движения вызывали искрящие разряды. Руки отдергивались, ноги сжимались. Глаза убегали в безопасное никуда.

Да, мы были большими, но в сердцах били барабаны, трубили трубы, а поднятые знамена вели в бой: за жизнь, за чувства, за дружбу. За веру в ближнего, что в нужный момент окажется рядом, чтоб вместе противостоять врагам и невзгодам. Эта уверенность друг в друге и в том, что ничего плохого произойти не может, позволяла расслабиться, играть и шалить, касаясь серьезного так, будто оно несерьезно.