Книга завещаний. Французские поэтические прощания и завещания XIII–XV веков

«Завет» и «Завещание» Франсуа Вийона (или, в более распространённой версии, «Малое завещание» и «Большое завещание»*), тем не менее, расширяют границы стихотворного завещания до масштабного автопортрета на фоне эпохи. Здесь воскрешается и собственно автобиографическая традиция (в отличие, например, от многих стихов Рютбёфа, претензия которых на автобиографичность подвергается сомнению), и становится более строгим — а вместе с тем пародийным — следование формальной структуре настоящих завещаний, многократно увеличивается количество литературных цитат и аллюзий. Но главное, пожалуй, в обновлении темы — это изменение поэтического языка, а также стилистическое и ритмическое разнообразие, преобладание включённых в текст баллад и иных вставок над формальной канвой, — что отчасти, наверное, и способствовало популярности произведения Вийона среди малочувствительных к крупным поэтическим формам потомков. По существу, поэтическое завещание перестаёт быть жанром, разрастаясь до авторского сборника, заветом автора становится всё его творчество, складывающееся в особый текст с продуманной композицией — в отличие от множества аналогичных сборников других поэтов той эпохи, которые осмысливались именно как всякая смесь («Удачи и злоключения» Жана Ренье, «Деяния и писания Жана Молине», «Творения мэтра Алена Шартье» и т.п.). Но и здесь, разумеется, не без предшественников: например, и некоторые стихи Вийона, и две поэмы Пьера де Отвиля, и стихи Алена Шартье, наряду с произведениями нескольких десятков других поэтов, были объединены в середине XV века в сборник «Сад любезности и риторический цвет», который представлял собой своего рода коллективный аллегорический роман, придуманный и местами дописанный составителями независимо от авторов.

Доводя сюжет до его пределов, вырываясь за эти границы, Вийон убивает завещания как жанр — но оставляет необозримый простор для стилизаций. Когда тема собственно поэтического завещания в рамках средневековой культуры оказывается полностью выеденной, её заполняют аллегории разной степени серьёзности: от резкого политического памфлета («Завещание войны»* Жана Молине) или социальной сатиры вперемешку с бытовой иронией («Завещание мулицы»* Анри Бода) — и до полностью шутовских текстов (анонимные «Отказная Винозная»*, или написанное Хансом дю Галафом «Завещание мэтра Пьера де Кенье»). Эта последняя, пародийная линия, будет продолжаться и весь XVI, да и XVII век, представляя собой ставшее модным ренессансное высмеивание и окончательную инструментализацию темы (возможно автобиографическое «Завещание Раго, благородного и достойного мужа»*, сатирические «Житие, жуткий конец и Завещание Гусёнка», «Завещание Лютера», «Завещание Трибуле», заветы Александра Великого, Люцифера, Гордыни, Масленицы, Мазарини и т.д.) — параллельно с множеством потешных завещаний в текстах фарсов. То же самое касается и стихотворного пародирования многих других официальных документов и высказываний — проповедей, указов и наставлений.

Представленная в этой книге подборка не претендует на восстановление непрерывной литературной традиции написания стихотворных завещаний: если в некоторых случаях прямое влияние одного текста на другой общепризнано (Жеан Бодель и Адам де ла Аль, Эсташ Дешан и Франсуа Вийон), в других о возможности такого влияния остаётся только догадываться (аррасцы XIII века и бургундцы или парижане XIV–XV вв.). Скорее, речь идёт о вариациях на тему, которая оставалась популярной во Франции на протяжение всего средневековья — вариациях достаточно вольных, дающих простор для искажений, перевёртышей, послушных имитаций или литературных игр. Завершается подборка условной границей средневековья, рубежом XV и XVI веков: всё, что следует затем, уже связано с прежней традицией лишь формально.

Ярослав Старцев

ПРОЩАНИЯ И ЗАВЕЩАНИЯ XIII–XV веков

Перевод Я. Старцева

Жеан Бодель из Арраса ПРОЩАНИЯ