Книга желаний (СИ)

Белый камень и в ближайшем рассмотрении оказался камнем, самым обычным, тяжелым, скользким, блестящим на разломах, как слюда, которую бедняки в окна вставляют, единственное, что в нем было странного — это цвет. Ну где, скажите, на милость, видано, чтобы камень белым был? Вот мел белый, так ведь он и не камень вовсе. Мрамор тоже белый, но там белизна другая, теплая, чуть прозрачная, напитанная светом… Фома точно знал — мраморными плитами был выложен пол в Большом Молитвенном Зале. До чего ж приятно было летом, в жару, да босиком ступать по этому замечательному, гладкому, точно застывшая речная водица, полу… или вот еще статуи мраморные, в ясные дни солнечный свет вдыхал в белые лица жизнь. Божья матерь в такие дни улыбалась особенно ласково, а на щеках ее загорался самый настоящий, стыдливый румянец…

Нет, это точно не мрамор. Фома, подыскав осколок поменьше, засунул его в сумку — будет доказательство, когда про чудо этакое рассказывать станет. Сразу и придумалось, чего еще написать:

"А Словом Божиим горы те от взглядов нечистых укрыты. Трижды три дня ехали мы, но только достигнув подножия Твердыни Господней, узрели ее. Истинно слепы люди, ибо не видят творящегося под носом своим, малого ищут, великое теряя…"

Последние слова как-то не слишком в общий текст вписывались, зато звучали красиво, и Фома решил оставить — в любой книге есть и проповеди, и предостережения, а он чем хуже других?

"И остановились мы, чуду внимая. И не нашлось человека, который бы сказал: "Дальше идем", ибо невозможно было представить, что ноги людские будут попирать сию божественную белизну. А скалы вздымались ввысь, и облака, над ними проплывавшие, серым брюхом цеплялись за острые вершины, Морли же, рукой камня дивного коснувшись, велел обходной путь искать…"

Вернее, Морли непотребными словами обругал внезапное препятствие, но в книге подобное повторять негоже, и потому Фома позволил себе некоторую вольность в изложении.

А днем горы выглядели еще чудеснее, чем ночью. Белые склоны, отражая солнечные лучи, слепили глаза, поэтому глядеть на сие чудо было больно, но Фома все равно глядел, поскольку знал — такого он больше нигде не увидит. А когда на раздразненные светом глаза навернулись слезы, Фома решил написать про то, как чудесно было бы поставить тут храм, чтобы каждый, впечатленный небывалым зрелищем, мог вознести хвалу Создателю. Белый камешек, упрятанный на самое дно сумки, грел душу, теперь, что бы ни случилось, у Фомы будет собственный кусок благодати Божией.

Селим даже пообещал просверлить в камне дырочку, чтобы можно было на шее носить.

Селим добрый…

Вальрик

Горы стали очередной неприятностью, а к неприятностям Вальрик как-то привык что ли. Ведь если разобраться, то он много чего пытался сделать, а выходило, что каждая его попытка измениться не приносила ничего, кроме разочарования. Будто бы рок над ним или проклятье какое…

Наставник говорит, что рок и проклятье — это все выдумки для трусов, дескать, проще сказать "я все равно проклят" и ничего не делать. Вальрику очень хотелось верить. И еще до жути, до умопомрачения хотелось сделать что-нибудь такое… такое… чтобы все поняли, что он — настоящий князь, а не… недоразумение. Это Марли сказал, а Вальрик услышал.

А Фома уверен, что у Вальрика нету шансов стать князем, что Святой Отец никогда не благословит на княжение человека, помогавшего вампирам.

Наверное, он прав, наверное, в Ватикане Вальрика ждет не княжеская корона, а Инквизиция и отлучение от церкви. Наверное, следует отступить, но… но он же обещал отцу, что непременно доберется. И предупредит. И отомстит. А он даже не смог добиться того, чтобы его уважали.

Из всего отряда только вампиры относятся к Вальрику, как… к человеку. Смешно. И то с Коннован он старается не заговаривать, потому что это раздражает наставника, и тогда Вальрик чувствует себя виноватым.

Да в последнее время он постоянно чувствует себя виноватым! Поэтому и пошел в горы, чтобы убраться подальше от людей и собственного чувства вины, а заодно разведать что тут к чему и, случись какая опасность, предупредить остальных. Правда, у подножия белых гигантов царило поразительное спокойствие. Даже не поразительное, а подозрительное. Коннован предупреждала, что на Проклятых землях все подозрительно.

Особенно белые горы. Вальрик и не заметил, как отошел от лагеря на довольно приличное расстояние, скалы походили на стену: высокую, гладкую, непреодолимую стену, начинавшуюся прямо из земли. Ни трещинки, ни уступа, ничего. Действительно впору искать обходной путь.

Стрела, вонзившаяся в землю у ног, стала неприятным сюрпризом.

— Стой! — Раздалось запоздалое предупреждение. — Твоя не ходи. Твоя стой!

— Стою. — Ответил Вальрик, озираясь. Бесполезно. Беспощадная белизна гор, приправленная солнечным светом, резала глаза.

— Стой, стой, — повторил голос. — Моя охотник. Моя стрелять.

— Не надо стрелять, — Вальрик поднял руки вверх, демонстрируя открытые ладони. — Мы не враги.