Книги, годы, жизнь. Автобиография советского читателя

Зачем я рассказываю эти мерзости? А чтобы вы знали, милостивые государи, – это ведь не прошло, не прошло! Вам нравятся страхи выдуманные, нравятся ужасы, красиво рассказанные, фантастически страшное приятно волнует вас. А я вот знаю действительно страшное, буднично ужасное, и за мною неотрицаемое право неприятно волновать вас рассказами о нем, дабы вы вспомнили, как живете и в чем живете.

(М. Горький. «В людях»)

А кипящая ярость Герцена при воспроизведении жутких и абсурдных эпизодов николаевской эпохи? Его выплеснутое в «Былом и думах» проклятие:

Да будет проклято царствование Николая во веки веков, аминь!

Не думаю, что время Николая I было сплошь черного цвета, как и последняя четверть XIX века, к которой относятся воспоминания Горького. Вспомним, например, как Николай вернул Пушкина из Михайловского, а также оплатил оставшиеся после его гибели немалые долги. Настройка исторической оптики никогда не бывает объективной, и мне, при моем всегдашнем внутреннем стремлении если не к оправданию, то по крайней мере к выслушиванию противоположной стороны, не по душе больное выпячивание гнойных ран (недаром друзья часто дразнили меня «адвокатом»).

Нет слов, время от времени общество нуждается в такой литературе. Равнодушных к «Печальному детективу» просто не было; помню пылкие дифирамбы одних, возмущенные опровержения других и осторожное осуждение третьих. Книги подобного рода требуют обязательного перечитывания, с последующей корректировкой первоначального впечатления. Но детям я бы этот роман не порекомендовала.

А Виктор Петрович Астафьев так и остался на проложенной им скорбной обличительной тропе и даже зашагал по ней дальше: «Людочка» (1987), «Прокляты и убиты» (1995)…

После 1986-го наступило настолько интересное общественное и литературно-критическое время, что появлявшиеся книжные новинки (в основном первые публикации давно написанных произведений) я помню буквально по годам. Итак, 1987-й. Три блистательных литературных события: «Собачье сердце» Булгакова, «Реквием» Ахматовой и «Дети Арбата» А. Рыбакова.

Из предыдущего текста этих записок понятно, что Булгаков уже давно стал моим любимцем, каждая его строчка ловилась на лету и долго смаковалась. Искрящийся юмор, до озноба живые характеры, фантастический и вместе с тем жутковато реальный сюжет – все это поначалу отвлекало от главного пафоса повести. А ведь он страшен: люди от природы вовсе не равны друг другу, и из человека с холопьей собачьей натурой никогда не выйдет ни профессора Преображенского, ни даже доктора Борменталя. Общий язык между этими стратами также недостижим: Шариков может договориться только со Швондером. Попытка же волюнтаристски стереть черты природного и социального неравенства обязательно приведет не только к трагедии, но и к истреблению несчастного попытавшегося.

Да-а, повесть эта надолго. Хорошо бы ее перечитывать хотя бы раз в пять лет: получишь некоторое утешение и противоядие от непереводящихся кульбитов нашей действительности. Не читайте советских газет, не смотрите российское телевидение… Вот только уплотнять и выселять, пожалуй, все равно явятся.

Не могу не вспомнить экранизацию повести, блестяще выполненную В. Бортко уже в следующем, 1988 году. Редкий случай стопроцентной адекватности тексту! Великолепный Евгений Евстигнеев в роли Преображенского (кстати, наш земляк; его бронзовая фигура на лавочке рядом с драмтеатром блестит от постоянных прикосновений), нагло-безобразный Шариков, бархатный коричневый колорит черно-белого фильма (под старые фотографии) – все вызывает негаснущее восхищение.

Кстати, вовсе не «Белую гвардию», а «Собачье сердце» надо бы ввести в школьную программу: подростку ближе, понятнее да и полезнее именно такой сюжет, насыщенный конкретными, живыми, но глубоко символическими фигурами и прозрачно зашифровывающий одну из главных проблем человечества.

О «Реквиеме» в наших кругах говорили давно, ненасытно ждали его появления, повторяя бог весть откуда долетевшие отдельные строчки. Может быть, из-за этих много лет копившихся ожиданий и надежд от наконец доступного текста возникло некоторое… не разочарование, а ощущение чего-то несбывшегося. Однако после множественного перечитывания начинаешь ценить каждое слово, в особенности когда по крупицам соберешь, представишь, осознаешь и поймешь историю его создания.