Книги, годы, жизнь. Автобиография советского читателя

Что до моего личного восприятия… Обнаженное страдание в центральных стихотворениях (I–X) долго заставляло целомудренно отводить глаза от кровоточащих строк. К тому же только сейчас, уже в старости, после неоднократного обращения ко всем четырем Евангелиям, начали добираться до сердца библейские ассоциации: «холод иконки», «твой высокий крест», скорбное материнское одиночество перед распятием. А тогда, в конце 1980-х, самыми любимыми, сразу запомнившимися наизусть, стали «Вместо предисловия», «Посвящение», «Вступление» и, конечно, «Эпилог». Счастье, что памятник Анне Андреевне работы В. Реппо и Г. Додоновой поставлен напротив «Крестов», и ее молодая, гибкая, стройная фигура вполоборота обращена как раз к тому месту,

…где стояла я триста часов
и где для меня не открыли засов.

Через десять лет, в 1998 году, я наконец раздобуду и с торжеством притащу домой Собрание сочинений Ахматовой в восьми полновесных томах (восьмитомник Цветаевой появился годом раньше). В первых трех книгах стихотворения расположены в строгом хронологическом порядке, и становится наглядной вся история рождения «Реквиема» – непосредственно по кровавым следам сына и мужа. Тогда же я прочитаю знаменитый трехтомник «Записок об Анне Ахматовой» Л. К. Чуковской, являющий собой, несмотря на свою документальность, поразительный роман о дружбе, любви и соперничестве двух разительно несходных, но одинаково великолепных женских характеров – на фоне длящейся трагической эпохи. Мне безмерно дорог непреклонно честный, самоотверженный и страстный нрав Лидии Корнеевны, ее умение не только ничего не скрывать и не замалчивать, но и преданно любить, и прощать (впрочем, до известного предела). В то же время мучительно жалко ее, жалко, что не хватало ей иногда простого легкомыслия, способности забыться – за рюмкой водки, за пошлым, грубым, но смешным анекдотом, в объятиях пусть нелюбимого, но сегодняшнего «мужика», с которым можно «пошутить», по слову той же Анны Андреевны:

…А завтра детей закуют. О, как мало осталось
Ей дела на свете – еще с мужиком пошутить
И черную змейку, как будто прощальную жалость,
На смуглую грудь равнодушной рукой положить.

(«Клеопатра». 1940)

Самым уничтожающим проклятием сталинской эпохи, произнесенным Ахматовой, мне видится все же не «Реквием» (который, в полном соответствии с названием, являет собой траурное поминание жертв), а два поистине страшных стихотворения 1937 и 1940 годов:

Подражание армянскому

Я приснюсь тебе черной овцою
На нетвердых, сухих ногах,
Подойду, заблею, завою:
«Сладко ль ужинал, падишах?
Ты вселенную держишь, как бусу,
Светлой волей Аллаха храним…
И пришелся ль сынок мой по вкусу
И тебе и деткам твоим?»

Стансы

Стрелецкая луна. Замоскворечье. Ночь.
Как крестный ход идут часы Страстной недели…
Я вижу страшный сон. Неужто в самом деле
Никто, никто, никто не может мне помочь?

В Кремле не надо жить. Преображенец прав,

Здесь зверства древнего еще кишат микробы:
Бориса дикий страх, и всех Иванов злобы,
И Самозванца спесь – взамен народных прав.

В эти же годы дошел до советского читателя и полный текст «Поэмы без героя». Очень люблю эту вещь, часто вслух читаю отрывки из нее, но до конца близкой и «моей» она так и не стала. Все-таки было в характере Анны Андреевны нечто сатанинское; впрочем, возможно, что именно это и позволило ей выжить, сохраниться и отдать миру Бродского. А может быть, мне, из-за моего «нехристианского» мировоззрения, просто не дано постигнуть в ее личности то, о чем Бродский говорил, цитируя ее: «Ты не знаешь, что тебе простили…»

Только сатанинское знание человеческой души могло продиктовать такие стихи, как «Есть три эпохи у воспоминаний…» (1945). С неизменным холодом по спинному хребту перечитываю: