Книги Яакововы

В Польше, на землях, населенных нашим христианским народом, доходящие до нас частицы истины добываются в поте чела. А тут с нами проживают миллионы, принадлежащие к старейшему из всех цивилизованных народов, то есть – к иудейскому народу, который из глубин своих синагог веками не перестает возносить слезливые крики, не похожие ни на что на свете. Это крик одиночества, знак тогои, что Бог покинул их. Так вот, если и есть нечто, что могло бы привести на землю правду небес, то разве не эти вопли, в которых люди концентрируют и выражают всю свою жизнь?

И парадокс состоит в том, что опека для этих людей нужна не от их собственных побратимов, но от нас, их младших братьев по вере. Многие из них льнут к нам с тем же доверием, с каким малые дети приходили Иисусу Христу, Господу нашему.

Потому я обращаюсь с просьбой к Вашему Святейшеству о рассмотрении очередного церковного и католического прослушивания этих людей и одновременного призыва к участию в диспуте их обвинителей, сатановского, львовского, бродского и луцкого раввинов, а так же всех других, которые выдвигали им серьезные обвинения, и в последствии предали их проклятию Иудейских проклятий мы не боимся, равно как и других иудейских суеверий, вместо того мы желаем встать на защиту преследуемых и дать им законное право высказаться по своему делу.

 

Моливда завершает письмо крупным, элегантным росчерком и посыпает его песком. Пока оно сохнет, он начинает писать другое, уже по-турецки, меленькими буковками. И начинается письмо со шслова "Яаков".

Ножи и вилки

 

Хана, молодая жена Яакова, любит порядок в своих багажах; она знает, куда упакованы шали, куда – обувь, где находятся масла и мази от прыщей. Своим ровным, несколько неуклюжим почерком она любит делать перечни сложенных вещей, тогда она чувствует, что царит над миром, словно королева. Хуже всего для нее балаган и хаос. Хана ожидает, пока не высохнут чернила на ее письме, кончиком пальца ласкает самый кончик пера; пальцы у нее худощавые, с красивыми ногтями, хотя Хана никак не может сдержаться, чтобы их не обкусывать.

Сейчас же она записывает те вещи, которые они возьмут в Польшу через два месяца, когда Яаков там уже устроится, и когда сделается теплее. Отправятся два воза и семеро конных. В одном возу она сама с Авачей и Эммануилом, а еще няней, молодой девушкой Лисией. На втором – слуги и багажи, уложенные в пирамиду и связанные веревками. Верхом будут ехать ее брат Хаим и его коллеги, чтобы защитить этот женский поход.

Груди, набухшие от молока, делаются для нее все тяжелее. Как только Хана подумает о них или о ребенке, капли молока сами выходят наружу, словно не могут дождаться маленьких детских губок, и на ее сорочке делаются пятна. Живот еще полностью не сошел, в ходе этой второй беременности она сильно пополнела, хотя мальчик родился маленьким. Как быстро выяснилось, на свет он появился в тот же самый день, когда Яаков со всей компанией перебрался через Днестр в Польшу, потому в письме он приказал, чтобы дать ребенку имя Эммануил.

Хана встает и берет сыночка на руки, садится и опирает его на все еще большом животе. Ей кажется, будто грудь подавляет голову ребенка. Лицо мальчика красивое, оливкового оттенка, веки голубые, нежные, словно цветочные лепестки. Авача, надувшись, глядит на мать из угла, онапритворяется будто бы играет, но по сути дела все время следит за матерью и братом. Она тоже требует дать ей грудь, но Хана отгоняет дочку, будто надоедливую муху: ты слишком большая.