Книги Якова

Когда они наконец встают из-за стола, за окном уже совсем темно. Ксендзу вспоминается возчик Рошко. Хмелёвский беспокоится, дали ли ему на кухне поесть горячего, не замерз ли он. Но ксендза успокаивают, и он остается еще выкурить трубку. У Лабенцкого всегда первосортный табак, от рогатинских Шоров, которые держат лучший на Подолье товар. Никого не удивляет, что Коссаковская курит вместе с ними – это ведь не женщина, это Коссаковская. Ей можно.

18 и 19 января Станислав Коссаковский, поддавшись уговорам жены, участвует в крещении «пуритан». Сначала его крестницей становится хромая Анна Адамовская, прежде Ципора, жена Матиза из Збрызи. Свидетели, глядя, как ковыляют к алтарю крестный и крестница, оба хромые, задаются вопросом: чья это идея? Хромой хромого ведет: как тут не рассмеяться? Хотя, может, это и хорошо, есть в этом какой-то порядок, калека поддерживает калеку. Однако, похоже, что самому каштеляну не по себе.

На следующий день – крещение Анны, семилетней девочки, дочери крещенных ранее Звежховских – прежде Лейбека Хирша из Сатанова и его жены Хавы. Девочка красивая и воспитанная. Коссаковская подарила ей белое платье, скромное, но из хорошего материала, и кремовые туфли из настоящей кожи. Коссаковский предназначил средства на образование. Коссаковские даже подумывали, не взять ли ее на воспитание – ребенок умный и спокойный, – если родители согласятся. Но те вежливо поблагодарили за доброту и забрали дочь домой.

Теперь они стоят в костеле, испуганные – еще помнят свои собственные лбы, мокрые от святой воды, которой не пожалел ксендз. Он громко зачитывает их звучную фамилию. Родители смотрят на маленького ангелочка, которого ведет господин Коссаковский в праздничном контуше. Отцу девочки, Иосифу Бартоломею Звежховскому, как это будет записано в книгах о крещении, тридцать пять лет, жене всего двадцать три, и она снова беременна. Маленькая Анна – их единственный выживший ребенок. Остальные умерли во время эпидемии во Львове.

Ксендз Гаудентий Пикульский, бернардинец, выслушивает наивных

Ксендз сам открывает дверь, они явились по его приглашению. Сначала долго ждали перед зданием львовского монастыря, от этого ожидания утратив остатки уверенности в себе, с которой сюда пришли. И замечательно, ксендзу будет проще. В последнее время он их часто видит. Они горячо молятся во время каждой службы во львовском соборе и привлекают к себе внимание, несмотря на новую одежду, купленную вместо этих тяжелых лапсердаков и куцых брюк. Стали на людей похожи, думает Гаудентий Пикульский, вежливо указывая им место за столом, и с интересом смотрит на Шломо Шора: тот сбрил бороду. Открывшаяся кожа бледная, почти белая, и теперь лицо делится на две части: верхняя – темная, загорелая, а нижняя – детская или словно бы подвальная, именно это слово приходит на ум ксендзу Пикульскому. Мужчину, который показался из-под Шломо Шора, теперь зовут Франтишек Воловский; это стройный, высокий человек с удлиненным, добрым лицом, выразительными темными глазами и густыми бровями. Длинные волосы, сейчас уже слегка припорошенные сединой, падают на плечи и представляют собой забавный контраст с табачно-медового цвета новеньким жупаном и красным турецким поясом, повязанным вокруг узкой талии.

Они сами обратились к ксендзу, хотя тот не скрывает, что побуждал их к этому, при любом удобном случае напоминая, что, если они хотят в чем-либо признаться… Поэтому отец Пикульский вызвал двух секретарей, которые стоят теперь наготове, с набором заточенных гусиных перьев, ожидая знака.

Сначала они говорят, что Господин, наверное, уже в Варшаве и увидится с Королем. Потом переглядываются, и тот, который сказал «Господин», поправляется и уточняет: Яков Франк. Звучит торжественно, как будто Яков Франк – иностранный посол с особыми полномочиями. Ксендз Пикульский старается быть любезным:

– Мы столько слышали о вашем решении принять христианскую религию и о том, что оно созрело уже давно, а ваша ревностность у всех на устах и вызывает слезы умиления у львовян и нашей шляхты…

Входит слуга с угощением, о котором позаботился ксендз Пикульский: засахаренные фрукты, обычные сушеные яблоки и груши, изюм и инжир. Все за счет Церкви. Они не знают, как себя вести, смотрят на Шломо-Франтишека Воловского, тот очень непринужденно протягивает руку за изюмом.

– …для многих из вас это совершенно другая жизнь, а кроме того, преуспевающие в делах сразу получают шляхетский титул, как, например, вы, сударь, верно, пан Воловский?

– Да, – отвечает Франтишек, проглатывая изюм. – Все верно.

Ксендз Пикульский предпочел бы, чтобы они говорили сами. В знак ободрения он передает им тарелки, тем более что перья обоих секретарей уже зависли над бумагой, словно градовые тучи, которые вот-вот разразятся ливнем.