Книги Якова

После Рождества Коссаковская с супругом наносят визиты соседям. При этом она выполняет свою миссию по переселению рассованных по фольваркам пуритан в Войславицы, а также распихиванию тех, которые там не поместятся, по разным другим местам, до весны. Катажина берет с собой Агнешку, целую сумку настоек, так как пан Коссаковский жалуется на боли в костях, деловой сундучок со всем необходимым для ведения корреспонденции и две меховые шубы. Письма она диктует в экипаже: Агнешка запоминает, а потом, во время стоянок, записывает. Коссаковская своих подопечных мысленно называет «выкресты», но старается не употреблять это слово ни в письменной, ни в устной речи, потому что оно вызывает дурные ассоциации. Лучше называть их «пуритане» – слово французское или английское, Лабенцкий его припомнил, и теперь все пользуются. Вот оно как раз вызывает хорошие ассоциации, приятные уху, – наводит на мысль о чистоте неофитов.

Катажина везет красивый подарок: куклу. И одета кукла изысканно, как императорские фрейлины. У нее конопляные волосы, завитые локонами и покрытые аккуратным кружевным чепчиком. В экипаже – снег растаял, сани не нужны – Коссаковская вытаскивает ее из коробки и теперь держит на коленях, точно ребенка, щебечет, как обычно делают взрослые, склоняясь над младенцем. Все затем, чтобы рассмешить мужа. Но он сегодня что-то мрачен, злится, что жена таскает его по соседям. Как уже было сказано, у Коссаковского болят кости – он уже давно страдает артритом. Каштелян предпочел бы остаться дома да пустить собак в комнаты: жена это строго-настрого запрещает. Рогатин далеко, Лабенцкого он не любит – слишком учен и слишком изображает из себя француза. Каштелян же одет по-польски, по-зимнему, в шерстяной контуш и меховую шубу.

Девочку Лабенцких зовут Саломея. Пока она не говорит, еще ни слова не произнесла, хотя у нее есть польская гувернантка. Больше всего любит вышивать. Ее научили делать реверанс и опускать глазки при разговоре со старшими. Саломея носит розовое платье и малиновую ленту в черных волосах. Она маленькая и хорошенькая. Госпожа Лабенцкая говорит, что девочка не улыбается. Поэтому, вручая куклу, женщины внимательно наблюдают за Саломеей. Мгновение поколебавшись, та смело протягивает руки и прижимает игрушку к себе, погружая лицо в конопляные кукольные волосы. Лабенцкий смотрит на нее с какой-то гордостью, но тут же забывает о девочке. А малышка исчезает вместе со своей куклой – точно катышек пыли.

За пышным обедом, который незаметно переходит в ужин, а еще чуть-чуть – и превратится в завтрак, появляется ксендз-декан Хмелёвский. Коссаковская сердечно приветствует его, но, похоже, не узнает беднягу. Кажется, он огорчен этим.

– Я в Рогатине здоровье Вашей милости спас… – скромно говорит ксендз, а Лабенцкий, перебивая его, восклицает: это, мол, известный писатель.

– Ах, – припоминает каштелянша, – так это тот храбрый и доблестный ксендз, который помог мне и моей разбитой карете выбраться из толпы и в целости и сохранности доставил под ваш надежный кров! Автор «Новых Афин», которые я прочитала от корки до корки. – Катажина беззастенчиво хлопает ксендза по плечу и усаживает рядом с собой.

Ксендз краснеет и отказывается – эта женщина, ее мужеподобное поведение, будят в нем страх – но в конце концов все же садится рядом, и постепенно, не в последнюю очередь благодаря токаю, обретает привычное самообладание. Он одряхлел, похудел, поблек, и с зубами, похоже, дело обстоит неважно – судя по тому, как Хмелёвский мучается с курицей. Зато охотно ест вареные овощи и мягкий паштет из дичи, накладывает себе еще и еще. Из белого хлеба выбирает мякиш, корочки складывает аккуратной горкой и время от времени украдкой скармливает сидящему под столом лохматому псу Лабенцких, который – очень уж похож на мать – вызывает у него умиление. Ксендз рад, что пристроил щенка в такую хорошую семью. Более того, ему кажется, будто он и сам породнился с Лабенцкими.

– Я слышала, голубчик, что вы были в Варшаве, – начинает Коссаковская.

Ксендз слегка краснеет и сразу кажется моложе.

– Меня уже давно приглашал к себе его преосвященство епископ Залуский; если бы он знал, что я буду сейчас сидеть здесь с вашей светлостью, наверняка передал бы привет из Варшавы, ибо говорил о вашей светлости исключительно в превосходной степени.

– Как и все прочие, – с легкой иронией вставляет Лабенцкий.

Хмелёвский продолжает:

– Меня интересовала не Варшава, а библиотека. Город как город, ничего особенного в нем нет. Повсюду одно и то же, крыши одинаковые, костелы, да и люди везде похожи. Немного напоминает Львов, только больше пустых площадей, отчего сильнее докучает ветер. Меня влекло туда богатейшее собрание книг, а поскольку я уже слаб и здоровье не то… – от волнения ксендз тянется за бокалом и делает большой глоток. – Мысли об их библиотеке не давали мне покоя, да и сейчас не дают… Такие несметные богатства… Несколько десятков тысяч томов, они сами точно не знают сколько…