Книги Якова

Как случилось, что она попала в это заточение, окруженная скользкой любезностью, пересудами по углам, шепотами, которых она не может разобрать? Хана пытается упрятать гневные мысли поглубже, у нее есть такое специальное место, где они мечутся, точно звери в клетке. Она не позволит им выйти наружу, во всяком случае сейчас. Сейчас Хана зависит от этой Коссаковской, и, возможно, та по-своему ей даже нравится, хоть она и брезгует прикосновениями пани Катажины, которая так и норовит похлопать по руке да погладить. Они разлучили Хану со всем, что она знала. Оставили ей только Звежховскую и Павловскую. Она думает о них, не называя имен. Имена в ее голове остались еврейскими. Остальные дожидаются во Львове. Хана плохо говорит, с трудом подбирает слова, этот язык приводит ее в отчаяние: никогда ей его не выучить. Что происходит с Яковом, почему от него никаких вестей? Куда подевался Моливда? Будь он здесь, Хана бы чувствовала себя увереннее. Где все, почему ее отделили от них? Лучше сидеть в закопченной комнате в Иванье, чем в усадьбе Катажины Коссаковской.

На десерт подают творожный пирог с марципаном и слоеный торт с лимонной и ореховой начинкой. Маленькая ручка Авачи набирает сластей про запас и прячет в карман голубого платья. Они с мамой полакомятся потом, ночью, оставшись одни.

Здесь они спят, прильнув друг к другу. Маленькие ручки Авачи гладят лицо матери, когда девочка видит, что та плачет. Хана прижимается к этому большеглазому ребенку, цепляется за него, как насекомое в воде цепляется за травинку, судорожно держится за крошечное худенькое тельце, и вот так, вдвоем, они переплывают ночь. Еще Хана часто достает Эммануила из колыбели и дает ему грудь, вдоволь – молоко по-прежнему есть, хотя Коссаковская даже тут вмешивается. Считает, что кормить должны мамки. Хана брезгует мамкой, которую нашла для нее каштелянша: ее белой кожей, светлыми волосами и тяжелыми ногами. Большая розовая грудь давит на Эммануила; Хана боится, как бы эта деревенская девчонка его не удушила.

Ну вот, как только она, сидя за праздничным столом, начинает об этом думать, на платье появляется пятно; Хана ловко прикрывает его турецкой шалью.

Авача и две куклы

Однако для маленькой Авачи этот вечер будет отличаться от всех прежних; в сущности, он отменяет те, что случились раньше. От них не останется ничего, кроме растянутой во времени туманной полосы.

После ужина Коссаковская ведет малышку в соседнюю комнату и велит ей закрыть глаза. Потом подводит к какому-то месту и велит глаза открыть. Перед Авачей сидят две красивые куклы. Одна – брюнетка в бирюзовом платье, другая – блондинка в элегантном светло-зеленом. Авача глядит на них, не говоря ни слова, щеки заливает румянец.

– Выбери ту, которая тебе больше нравится, – говорит ей на ушко Коссаковская. – Одна – твоя.

Авача переступает с ноги на ногу. Она подмечает каждую деталь в кукольных нарядах, но не может выбрать. Смотрит на маму в надежде, что та ей поможет, но Хана только улыбается, пожимая плечами, она расслабилась от вина и от того, что они с Коссаковской могут наконец закурить свои турецкие трубки.

Это продолжается долго. Женщины хихикают и начинают подбадривать девочку. Их смешит серьезность ребенка, который не в состоянии сделать выбор. Авача слышит, что куклы из Вены, лучшей работы, их тела сделаны из козьей кожи, лица – из папье-маше, а внутри опилки. Но выбрать все равно не может.

Ее глаза наполняются слезами. Огорченная собственной нерешительностью, девочка утыкается лицом в материнское платье и разражается рыданиями.

– Ну что ты, что? – спрашивает мать на родном турецком языке.

– Ничего. Ничего, – отвечает Авача по-польски.

Ей хочется спрятаться в мягких складках, присесть там на корточки и переждать худшее. Потому что мира слишком много, и задач перед маленькой Эвой возникает слишком много. Никогда раньше она не чувствовала себя настолько несчастной. Такое ощущение, будто что-то сжимает ей сердце, и она плачет, но не так, как когда разобьет коленку, а где-то глубоко внутри. Мать гладит ее по голове, но этот жест не приносит утешения. Авача чувствует, что она очень далеко от матери и вернуться будет сложно.

Она доверяет только странному, уродливому дяде, который в рождественское утро приносит ей маленького щенка, рыжего и лохматого; пес гораздо лучше этих венских кукол.

Кукла для маленькой Саломеи Лабенцкой. Рассказы ксендза Хмелёвского о библиотеке и торжественном крещении