Книги Якова

В собор Господину ездить не приходится. Он в двух шагах. Из окон видны массивные каменные стены; колокольня царит над городом. Когда звонят колокола, все собираются во внутреннем дворе, празднично одетые, и образуют процессию. Первыми идут Господин и Эва, потом старшие, а затем молодежь – во главе с сыновьями Якова, которые недавно присоединились к отцу и сестре. Открывают ворота, и все медленно направляются к собору. Путь короткий, поэтому такое ощущение, что они смакуют каждый шаг, дабы любопытствующие могли наглядеться вволю. Жители Брюнна заранее занимают места, чтобы посмотреть на эту процессию. Самое сильное впечатление всегда производит Господин, просто-таки родившийся королем, – высокий и широкоплечий, он кажется еще выше ростом из-за фески, которую почти никогда не снимает, и просторного королевского плаща с горностаевым воротником. Люди разглядывают его турецкие туфли с загнутыми носами. Эва тоже привлекает взоры – одетая по последней моде, с высоко поднятой головой, в светло-салатовом или розовом, плывет рядом с отцом, словно облако, и взгляды толпы соскальзывают с нее, точно она существо, сделанное из благородной материи, неприкасаемое.

Ris 631.kapelusze

Ранней весной 1774 года, когда Яков снова недомогает – на сей раз у него несварение желудка, – он приказывает вызвать из Варшавы Луцию, жену Казимежа Шимона Лабенцкого. В прошлый раз лечение ему помогло, так что он хочет повторить. Жена Шимона Луция, не колеблясь, собирается и вместе с ребенком и сестрой прибывает по вызову. Полгода она кормит Якова, затем, когда он начинает все больше времени проводить в Вене, ее отсылают.

Летом приезжает целая толпа барышень для свиты Эвы. Восемь девушек из Варшавы: две молодые Воловские, Лянцкоронская, Шимановская и Павловская, а также Текла Лабенцкая, дочь Котляжа, и Грабовская, в двух каретах, в сопровождении братьев, родных и двоюродных. После двухнедельного путешествия веселая компания прибывает в Брюнн. Девочки смышленые, красивые, болтушки. Яков наблюдает за ними из окна: как они выходят из карет, расправляют смятые юбки, завязывают под подбородком ленты шляпок. Похожи на стаю цыплят. Вытаскивают из карет корзины и сундуки; даже случайные прохожие останавливаются, чтобы посмотреть на этот неожиданный фейерверк обаяния и прелести. Яков мысленно оценивает их. Красивее всех – всегда Воловские, есть в них какой-то бесстыжий, рогатинский шарм, похоже, врожденный – дети Воловских никогда не бывают уродливы. И все же эта болтовня явно раздражает Якова – он сердито отворачивается от окна. Велит девушкам прийти после ужина, празднично одетым, в длинный зал, где он находится вместе с несколькими старшими братьями и сестрами. Яков сидит на стуле – он приказал сделать такой же красный, как был в Ченстохове, только пошикарнее, – а братья и сестры занимают свои обычные места у стен. Девушки – в центре, немного испуганные, перешептываются по-польски. Шимановский, стоящий рядом с Яковом то ли с высокой пикой, то ли с алебардой в руке, строго призывает их к порядку. Приказывает по очереди подойти к Господину и поцеловать ему руку. Девочки слушаются, только одна начинает нервно хихикать. Потом Яков молча подходит к каждой из них по очереди и смеривает взглядом. Дольше всего стоит перед той, что хихикала, черноволосой и черноглазой.

– Ты похожа на мать, – говорит он.

– А откуда вы знаете, от какой я матери?

В зале раздается смех.

– Ты ведь младшая дочь Франтишека, верно?

– Да, но не самая младшая, у меня еще два брата.

– Как тебя зовут?

– Агата. Агата Воловская.

Он разговаривает еще с другой, Теклой Лабенцкой; хотя девочке не больше двенадцати, ее пышная красота бросается в глаза.

– Ты говоришь по-немецки?

– Нет, только по-французски.

– Как сказать по-французски: я – глупая гусыня?

Губы у девочки дрожат. Она опускает голову.

– Ну, так как? Ты же знаешь французский.

Текла тихо говорит:

– Je suis, je suis…[196]

Делается тихо, как в могиле, никто не смеется.

– …я не стану этого говорить.

– Почему же?

– Я говорю только правду.

В последнее время Яков не расстается с тростью, у которой ручка сделана в виде змеиной головы. И теперь этой тростью он дотрагивается до плеч и декольте девушек, цепляет за пряжки их корсетов, царапает шеи.

– Снимите с себя эти тряпки. Разденьтесь до пояса.

Девушки не понимают. Не понимает и Ерухим Дембовский, он слегка побледнел и переглядывается с Шимановским.

– Господин… – начинает Шимановский.

– Раздеться, – мягко говорит Господин, и девушки начинают раздеваться. Ни одна не протестует. Шимановский кивает, словно желая их успокоить и подтвердить, что в этом месте раздеваться при всех и обнажать грудь – нечто совершенно естественное. Девочки начинают расстегивать крючки корсетов. Одна всхлипывает, наконец они стоят полуголые посреди комнаты. Женщины расстроенно отворачиваются. Яков даже не смотрит на них. Выходит, жонглируя тросточкой.