Книги Якова

– Да, народ Израиля сожрет Левиафана! Огромное, громадное тело чудовища окажется вкусным и нежным, как…

– …как мясо девственных перепелок, – предлагает один из товарищей.

– Или прозрачные летающие рыбы, – продолжает Моше. – Народ станет питаться Левиафаном, пока не утолит свой вековой голод. Получится отличный обед, незабываемый пир. Ветер будет трепать белые скатерти, а кости мы станем бросать под стол собакам, которые также извлекут выгоду из спасения…

Раздаются слабые аплодисменты, так как руки уже заняты – накладывают еду на тарелки. До поздней ночи из дома Добрушек доносятся музыка и взрывы смеха, поскольку молодежь играет в модные французские игры. Шейндел стоит, скрестив руки, прислонившись к косяку, и с гордостью глядит на сына. Она может гордиться им и наверняка гордится: в 1773 году он опубликовал целых три собственных труда – два на немецком и один на древнееврейском. Все – о литературе.

После похорон Залмана, которые состоялись в начале апреля 1774 года, на поминках Моше попросил разрешения поговорить с дядей Яковом Франком. Они сидят на застекленной веранде, куда Шейндел выносит на зиму цветы; там и сейчас еще стоят высокие фикусы, пальмы и олеандры.

Моше, похоже, восхищается Яковом и в то же время недолюбливает. Ему свойственно такое отношение к людям – радикальное и амбивалентное. Он украдкой рассматривает дядю, его раздражают простецкие манеры, которыми Яков так щеголяет, раздражает турецкое платье – пестрое, похожее на театральный костюм. Но восхищает необъяснимая, ничем не замутненная уверенность в себе; такой он ни у кого прежде не видел. Он ловит себя на том, что испытывает к этому человеку уважение и даже боится его. Именно этим Яков и привлекает Моше.

– Я хочу, чтобы ты был моим свидетелем на свадьбе, дядя. Хочу, чтобы ты был рядом со мной, когда я буду креститься.

– Мне нравится, что на поминках ты приглашаешь меня на свадьбу, – говорит Яков.

– Отцу бы тоже понравилось. Он всегда был за то, чтобы не тянуть и переходить прямо к делу.

Через стекло – так видят их гости – кажется, будто они курят трубку и беседуют о покойном Залмане. Тела расслаблены, Яков вытянул перед собой ноги и задумчиво пускает облачка дыма.

– Все сводится к тому, – говорит Моше Добрушка, – что Моисей со своей конституцией – это обман. Сам Моисей познал правду, но скрывал ее от своего народа. Зачем? Вероятно, чтобы иметь над ним власть. Он сконструировал ложь настолько грандиозную, что она даже приобрела черты правдоподобия. Миллионы людей верят в эту ложь, ссылаются на нее и живут согласно ней, – Моше скорее произносит речь, чем ведет диалог, на дядю он вообще не смотрит. – Каково это – осознать, что ты жил иллюзиями? Это как если бы кто-нибудь сказал ребенку о красном, что оно зеленое, о желтом, что оно розовое, а дерево назвал тюльпаном…

Добрушка увлекается цепочкой сравнений, описывает рукой круг и продолжает:

– То есть мир как притворство, как спектакль. А ведь шансов у Моисея было больше, чем у других, он мог привести изгнанный народ, народ, блуждающий в пустыне, к истинному свету, но предпочел обманывать его и представил придуманные им самим заповеди и законы как божественные. Глубоко упрятал эту тайну, и потребовались века, чтобы узнать правду.

Моше вдруг соскальзывает со стула, опускается на пол и кладет голову Якову на колени.

– Ты, Яков, добиваешься того, чтобы мы это осознали. Ты взялся за это дело, и я тобой восхищаюсь.

Яков не выглядит удивленным, он обнимает голову молодого Добрушки, и если кто-нибудь смотрит на них сейчас через стекло, то думает, будто дядя утешает сына после смерти отца: трогательная картина.

– Знаешь, дядя, Моисей ужасно виноват, он обрек нас, евреев, и не только, на бесчисленные несчастья, поражения, бедствия и страдания, а потом оставил свой народ…

– Он перешел в другую религию… – вставляет Яков, а Добрушка возвращается в свое кресло, однако придвигает его так близко к дядиному, что их лица оказываются на расстоянии ладони друг от друга.

– Скажи мне, я прав? Иисус пытался спасти нас, и он был близок, но его идею извратили, как и идею Магомета.

Яков говорит:

– Законы Моисея – бремя и убийство для народа, но божественное учение совершенно. Ни одному человеку или существу не посчастливилось услышать их, но мы верим, что сумеем услышать. Тебе это известно, да?

Моше Добрушка энергично кивает.

– Вся истина заключается в философии Просвещения, в знании, которым мы можем обладать, оно освободит нас от страдания…

Шейндел встревожена тем, что видит сквозь стекло веранды, она мгновение колеблется, а затем решительно стучит и открывает дверь, чтобы сказать: подано скромное угощение.

О доме у собора и поставке барышень