Книги Якова

– Человеку нужно показать, что он способен управлять собственной жизнью и всем миром. Если он топнет, троны властителей содрогнутся. Ты говоришь: закон надо нарушать тайно, в своих альковах, а снаружи притворяться, что соблюдаешь его. Нарушать закон в спальнях и будуарах! – Томас чувствует, что в своей критике зашел слишком далеко, и немного сбавляет тон. – Я утверждаю обратное: закон, если он несправедлив и приносит людям несчастье, следует менять, действовать открыто, смело, бескомпромиссно.

– Человек чаще всего не знает, что несчастен, – спокойно говорит Яков, обращаясь к своим ботинкам.

По-видимому, его мирный тон придает Томасу смелости, потому что он обгоняет Якова, поворачивается к нему и идет теперь задом:

– Ему нужно помочь осознать это и побудить к действию, а не водить хороводы и петь, размахивая руками.

Эва уверена, что сейчас Томас фон Шёнфельд получит по физиономии. Но Яков даже не останавливается.

– Думаешь, что-то можно построить заново? – спрашивает Яков, по-прежнему глядя себе под ноги.

Томас, потрясенный, останавливается и повышает голос:

– Да ведь это твои слова, твое учение!

Когда вечером фон Шёнфельд собирается обратно в Вену, Яков привлекает его к себе и обнимает. Что-то шепчет на ухо. Лицо Томаса светлеет, потом он откашливается. Эва, стоящая рядом с отцом, не уверена, что правильно расслышала его слова. Ей показалось, что отец произнес: «Я доверяю тебе безгранично». Прозвучало также слово «сын».

Через несколько месяцев из Вены приходит посылка. Ее привозит одетый в черное посланец. Там рекомендательные письма для путешествия и послание от Томаса:

…Мои братья, чье влияние велико, нашли в одном самостоятельном княжестве человека ангельской доброты, графа, который готов принять тебя и весь твой двор. У него имеется внушительный замок неподалеку от Франкфурта, на реке Майн, и он будет предоставлен в твое распоряжение, если ты согласишься воспользоваться этим предложением. Это хорошее направление для перемен – запад, подальше от войны, которую император, без особого энтузиазма, но все же объявил Турции. Для вас будет лучше собраться и переехать в это новое место. Взвесь то, о чем я тебе тут под большим секретом сообщаю.

Чрезвычайно преданный тебе, Томас фон Шёнфельд.

Эва, читая письмо, которое показал ей отец, говорит потрясенно:

– Как ему это удалось?

Отец, застегнутый под подбородок, несмотря на исходящий от камина жар, сидит с закрытыми глазами. Эва замечает, что пора пригласить цирюльника. Голые ступни лежат на мягком, обитом тканью табурете, и Эва видит лопнувшие жилки, от которых кожа кажется сизой. На нее вдруг накатывает ужасная усталость, ей все равно, что с ними станется.

– Мне опротивел этот город, – жалуется она. Глядит в окно на опустевший двор, который совсем недавно с трудом освободился от грязного снега, теперь мусор открыт всем взорам. Эва видит чью-то одинокую, забытую в снегу перчатку. – Просто опротивел. Я уже не могу на все это смотреть.

– Молчи, – говорит отец.

Вечером накануне отъезда из Брюнна в опустевший дом Франков приходят представители горожан. Мебель уже вся вынесена, поэтому гостей принимают стоя. Яков выходит к ним, опираясь на молодого Чернявского, Эва сопровождает отца. Посланцы приносят прощальные подарки: ящик превосходного моравского вина для «господина барона» и серебряное блюдо с выгравированным на нем видом города и надписью: «Прощайте, друзья Брюнна. Жители».

Яков, похоже, тронут, да и все прочие тоже, а гости к тому же испытывают чувство вины, поскольку выясняется, что уезжающие оставляют значительную сумму на милостыню и городским советникам.

Яков Франк в высокой турецкой шапке и плаще с горностаевым воротником стоит на низкой ступеньке и говорит на своем грубом, но правильном немецком: