Книги Якова

Я знал эту историю, и они тоже знали. Мы всегда слушали ее с волнением, но на сей раз, в этом пустом доме, мне показалось, что все пропустили ее мимо ушей. Как будто она больше не означала то, что прежде, а сделалась просто красивой притчей.

Всем нам было ясно, что теперь самый важный человек для Якова – Моше Добрушка, которого называли здесь Томас фон Шёнфельд. Яков ждал его приезда из Вены целыми днями напролет и каждый день спрашивал, не пришла ли почта. Единственный, кто его навещал, – это казначей Вессель, знакомый Добрушки, с которым Якова связывали какие-то дела, но нам он ничего о них не рассказывал. Мне же досталось писать письма – главным образом послания кредиторам, обнадеживающие и любезные, а также письма к братьям в Альтону и Проссниц.

Яков даже начал заговаривать о возвращении в Польшу, а потому расспрашивал меня о Варшаве и о том, как там живется, и мне показалось, что он скучает или слишком слаб, чтобы начать новую жизнь на чужбине. По вечерам он предавался воспоминаниям, так что я брал бумагу и записывал, а если у меня болела рука, писала Ануся Павловская, а потом, на следующий день, Антоний Чернявский редактировал и переписывал.

«Смотрите, – говорил он, – когда я находился в Польше, это был мирный и процветающий край. Как только меня посадили в тюрьму, король умер, и в стране начались волнения. А когда я покинул Польшу навсегда, королевство разорвали на куски».

Трудно было с ним не согласиться.

Он также говорил, что потому одевается по-турецки, что в Польше существует старое предание, будто придет некий чужестранец, родившийся от чужой матери, исправит все в стране и избавит от всяческого гнета.

Он постоянно предостерегал нас, что мы не должны возвращаться к прежней иудейской вере, но этой зимой вдруг зажег первую свечу на Хануку и велел приготовить еврейские блюда, и все ели их с большим удовольствием. А потом мы пели на старом языке ту старую песню, которой научил нас еще ребе Иссахар:

Что есть человек? Искра.

Что есть человеческая жизнь? Мгновение.

Что есть сейчас будущее?

Искра. А что есть безумное течение времени? Мгновение.

Из чего создается человек?

Из искры. А что есть смерть? Мгновение.

Кем был Он, когда заключал в себе мир?

Искрой. А чем будет, когда вновь поглотит мир? Мгновением.

Моливда в поисках середины своей жизни

Вино должно быть превосходным, чтобы назавтра не болела голова. Однако выпив, он не спит, просыпается на рассвете, а это худшее время суток: все тогда кажется неразрешимым, представляется чудовищным недоразумением. Он ворочается с боку на бок, возвращаются давние воспоминания, отчетливо, во всех подробностях. Все чаще его посещает настойчивая мысль: где была середина его жизни? Что это был за день, когда его история достигла своей наивысшей точки, своего полудня, и с тех пор – хотя он об этом не знал – стала клониться к закату? Это очень интересная проблема, потому что, знай люди, какой день оказался центральной точкой их жизни, может, быстрее сумели бы придать этой жизни и происходящим в ней событиям какой-то смысл. Лежа без сна, Моливда считает даты, выстраивает комбинации цифр, словно одержимый каббалист Яковский. Сейчас 1786 год, поздняя осень. Он родился летом 1718 года. Значит, ему шестьдесят восемь лет. Если бы он умер сейчас, это означало бы, что серединой его жизни был 1752 год. Моливда пытается вспомнить этот год, мысленно листает страницы своего внутреннего, не слишком точного календаря и наконец приходит к выводу, что если бы он умер сейчас, то этой точкой, возможно, был бы тот день, когда он приехал в Крайову. Удивительно, но Моливда отлично его помнит. Даже то, что он был одет в белую льняную богомильскую рубаху, что было жарко и мелкие перезревшие сливы падали на высохшую дорогу, где их тут же давили колеса телег. Большие жирные осы, больше похожие на шершней, пили в саду сладкий грушевый сок. Люди в белых одеждах водили хоровод. Моливда стоял среди них и радовался, но это была особая радость, к которой приходится себя принуждать – лишь тогда она расцветает.

Служба в королевской канцелярии не слишком его обременяет; будучи старшим чиновником, он скорее надзирает, нежели пишет сам. Поскольку он владеет языками, то занимается связями с Оттоманской Портой. В сущности, в его возрасте уже можно лишь притворяться, что работаешь, так Моливда и поступает.

Королю по душе остроумие Моливды, его хрипловатый голос, его байки. Нередко им случается обменяться несколькими фразами, всегда забавными, так что разговор неизменно заканчивается взрывом смеха. Поэтому к Моливде относятся с почтением. Когда Станислав Август входит в канцелярию, все поспешно встают и кланяются, один Моливда обычно поднимается долго и с трудом – это все из-за большого живота; поскольку король не любит демонстративности, Моливда ограничивается наклоном головы.