Книги крови. Запретное. IV-VI

Она вернулась к себе в квартиру. Почему-то Элейн думала не о Рубене с Соней – которых, похоже, ей не суждено больше встретить, – а о моряке, Мейбери, который увидел Смерть и избежал ее, но лишь затем, чтобы та последовала за ним, как верная собака, ожидая лишь момента, чтобы прыгнуть на грудь и лизнуть в лицо. Она села у телефона и уставилась на цифры, а затем на пальцы, в которых был зажат листок, и на кисти рук, из которых пальцы торчали. Неужели их прикосновение, таких невинных на вид, было настолько смертельным? И детективы собирались сказать ей именно это – что ее друзья мертвы из-за нее? Если так, то скольких же людей она задела и дохнула на них за дни, прошедшие после ее чумного посвящения в крипте? На улице, в автобусе, в супермаркете, на работе и на отдыхе. Она вспомнила о Бернис, лежавшей на полу в туалете, и о Гермионе, потиравшей щеку, куда Элейн ее поцеловала, словно зная, что за напасть стоит рядом. И внезапно она поняла, до мозга костей ощутила, что те, кто ее преследовал, были правы в своих подозрениях. Все эти рассеянные дни она вынашивала роковое дитя. Отсюда ее голод, отсюда то смутное счастье, которое она чувствовала.

Элейн положила записку и села в полумраке, пытаясь определить, где же живет чума. Она у нее на пальцах, или в животе, или же в глазах? Нигде и везде одновременно. Первое ее ощущение оказалось ошибочным. Это был вовсе не ребенок. Не было в ее теле ни единой клетки, которая стала носителем неведомой темной силы. И все же эта сила витала повсюду, став с Элейн единым целым. Невозможно было вырезать из Элейн пораженную часть, как вырезали опухоли и все места, куда они проросли. Но вряд ли из-за этого от нее отвяжутся. За Элейн пришли, чтобы заключить в стерильную комнату, лишить собственного мнения и достоинства, сделать пригодной лишь для бездушных исследований. От такой мысли Элейн пришла в ярость. Она скорее умрет в агонии, как та женщина с каштановыми волосами в крипте, чем снова сдастся им. Элейн порвала листок и выкинула в мусорное ведро.

Решать что-то было слишком поздно. Грузчики открыли дверь и обнаружили с противоположной стороны Смерть, рвущуюся на свет. Элейн была ее орудием, а Смерть – в своей неизреченной мудрости – даровала ей неприкосновенность, придала сил и мечтательного восторга, избавила от страхов. В ответ Элейн несла ее проповедь дальше, и это откровение было уже не остановить. Все те десятки, а может, и сотни людей, которых она заразила в последние несколько дней, понесли смертельную проповедь дальше, когда отправились к своим семьям и друзьям, на свои рабочие места и туда, где привыкли отдыхать. Они передавали роковое послание своим детям, укладывая их в постель, и супругам во время любовного акта. Священники, без сомнений, раздавали его с причастием, а продавцы – протягивая на сдачу пятифунтовую банкноту.

Пока она думала обо всем этом – о болезни, распространявшейся как пожар в сухом лесу, – в дверь позвонили снова. За ней вернулись. И, как и раньше, стали звонить в другие квартиры. Ей было слышно, как сверху спускается Прадоу. В этот раз он знал, что Элейн дома. Он скажет им. Они станут колотить в дверь, и, когда она не ответит…

Прадоу открывал переднюю дверь, а она в этот момент отпирала заднюю. Выходя на задний двор, она услышала голоса у двери в свою квартиру, а затем стук и требования открыть. Она отодвинула задвижку калитки и растворилась в темноте в проулке за домом. Когда дверь взломали, она была уже вне зоны слышимости.

Больше всего ей хотелось вернуться к церкви Всех Святых, но Элейн понимала, что так ее наверняка арестуют. Преследователи ждут, что она вернется туда, как убийца на место преступления. Но ей хотелось снова взглянуть Смерти в лицо, теперь сильнее, чем когда-либо. Поговорить с ней. Обсудить ее стратегии. Их стратегии. Спросить, почему она выбрала ее.

Она вышла из проулка и с угла смотрела, что происходит перед домом. Теперь там было больше двух людей. Она насчитала по меньшей мере четырех. Что они там делали? Скорее всего, копались в ее нижнем белье и любовных письмах, искали на кровати выпавшие волосы и следы ее отражения в зеркале. Но даже если они перевернут всю квартиру, если обследуют каждый клочок бумаги, то все равно не найдут никакой разгадки. Пусть ищут. Герой-любовник ускользнул. Остались лишь пятна от слез, да мухи у лампочки воздавали Элейн хвалу.

Ночь была звездной, но, пока она шла к центру города, яркую подсветку на рождественских елках и на зданиях выключили. Большинство магазинов к этому часу уже закрылись, но на тротуарах еще стояли люди, глазевшие в витрины. Правда, Элейн скоро устала от витрин, от елочной мишуры и манекенов, и свернула с главной дороги на боковые улочки. Здесь было темней, что больше соответствовало ее отвлеченному состоянию духа. Сквозь открытые двери баров доносились музыка и смех; откуда-то сверху, где стояли игровые автоматы, слышны были ругань и драки; в одном из подъездов парочка любовников бросала вызов общественному мнению; в другом мужчина пускал струю, фыркая от удовольствия, как лошадь.