Лишь теперь, в относительной тиши этих кварталов, она осознала, что идет не одна. Кто-то шел сзади, осторожно соблюдая дистанцию, но стараясь не отставать. За ней следили? Ее окружили, готовясь схватить и препроводить в камеру? Если так, то бегство – лишь отсрочка неизбежного. Лучше вступить с ними в схватку сейчас и дать подойти поближе, на расстояние, с которого она сможет их заразить. Элейн скользнула в укрытие, прислушиваясь к приближающимся шагам, а затем вышла на свет.
Но это были не представители закона, а Кавана. Вначале она поразилась, но тут же поняла,
– Я шел за тобой, – сказал Кавана.
– Всю дорогу от дома?
Он кивнул и спросил:
– Что они тебе сказали? Полицейские. Что они сказали?
– Ничего, о чем бы я уже не догадалась, – ответила она.
– Ты знала?
– В некотором смысле. Должна была знать, в глубине души. Помнишь наш первый разговор?
Он пробормотал, что помнит.
– То, что ты говорил о Смерти и об эгоизме.
Он внезапно ухмыльнулся, обнажив костлявые десны.
– Да. Что же ты обо мне подумала?
– Даже тогда для меня это имело какой-то смысл. Но я не знала, почему. Не знала, что принесет будущее…
– И что же оно принесло? – тихо поинтересовался он.
– Смерть ждала меня все это время, так ведь? – пожала она плечами.
– О да, – сказал он, довольный, что Элейн все понимает. Он сделал к ней шаг и дотронулся до лица.
– Ты удивительная, – сказал Кавана.
– Да не особо.
– Но быть такой равнодушной ко всему. Такой холодной.
– А чего бояться?
Кавана погладил ее по щеке. Она ждала, что сейчас его кожаный капюшон расстегнется, а камушки вылетят из глазниц и разобьются. Но он хранил свою маску неизменной.
– Я хочу тебя, – сказал он.
– Да, – ответила она. Ну конечно. Это с самого начала было в каждом его слове, но ей не хватило ума, чтобы все понять.
Каждая история любви в конце оказывается историей смерти. На этом настаивают поэты. Почему же не может оказаться наоборот?
Они не могли вернуться к его дому, потому что, как он сказал, полицейские могли оказаться и там, так как должны были знать об их романе.
В ее квартиру они тоже пойти не могли. Поэтому нашли отельчик поблизости и сняли там номер. Уже в обшарпанном лифте он свободно погладил Элейн по волосам, а затем положил руку на ее податливую грудь.
Номер был обставлен плохо, но отблеск цветных огней от стоявшей на улице рождественской елки придавал обстановке некое очарование. Возлюбленный Элейн не сводил с нее глаз, словно даже сейчас ожидал, что она со всех ног удерет из-за его поведения, так откровенно порочного. Но Каване не было нужды волноваться – он обращался с Элейн так, что жаловаться ей было не на что. Его поцелуи были настойчивыми, но не чрезмерно, а то, как он ее раздевал – если не обращать внимания на некоторую неуклюжесть, – было образцом нежности и ласковой торжественности.
Элейн удивилась, что ее шрамы стали для него неожиданностью, но лишь потому, что свято верила – их близость началась на операционном столе, когда она дважды попадала в его объятия и дважды была вырвана из них хирургами. Но, может, он, не будучи сентиментальным, забыл их первую встречу. Какой бы ни была причина, Кавана словно разочаровался, когда снял с нее одежду, и в какую-то тревожную минуту Элейн думала, что он сейчас ее отвергнет. Но этот момент прошел, и теперь он спустился вниз по животу и провел пальцами по шраму.
– Красивый, – сказал он.
Элейн обрадовалась:
– Я чуть не умерла под наркозом.
– Это было бы огромной потерей, – сказал он, дотрагиваясь до ее тела и трудясь над грудью. Судя по гортанному звучанию голоса, происходящее его возбуждало.
– Что они тебе сказали? – спросил он, лаская впадинки над ее ключицами. До Элейн уже несколько месяцев дотрагивались лишь продезинфицированными руками, и она вся затрепетала от такой нежности. Удовольствие было столь велико, что она даже не смогла ответить. Кавана спросил еще раз, положив руку ей между ног:
– Что они тебе сказали?
Сквозь туман предвкушения она все-таки ответила:
– Оставили мне номер телефона, где я найду помощь…
– Но тебе ведь не нужна помощь?
– Нет, – выдохнула она. – Зачем мне помощь?
Она заметила улыбку на его лице, хотя держать глаза открытыми было сложно. Его внешний вид не разжигал в ней страсти. Конечно, во многом из-за его маскировочного облика (чего стоил один галстук-бабочка), казавшегося нелепым, но с закрытыми глазами Элейн могла забыть о таких дурацких подробностях. Она как будто накидывала капюшон на любовника и просто воссоздавала его в воображении. Когда она начинала так думать, ее сознание словно улетало куда-то.