Книги стихов

в полете, в духе собственной науки,

при этом слишком невесом, но цел,

почти не вещь, но все же с вещью схож,

настолько, чтоб меж взлетом и паденьем

нас наделить невидимым владеньем,

и от него едва ли ускользнешь,

как ни старайся, все равно впросак

ты попадешь, как он, ища опору

в броске и делая при этом знак

вверху, как полагается танцору,

чей безотчетный отработан шаг,

и в танце легок и упруг,

а после, окружающим в угоду,

желанный, попадает в кубок рук,

напомнив безыскусную природу.

Дитя

Кажется, играет без конца,

но сквозь профиль днем и на закате

проступают вдруг черты лица,

круглого, как час на циферблате,

длящийся, покуда не пробьет,

но считать удары неохота

старшим, для которых жизнь – работа,

и выносит каждодневный гнет

с первою минутой и последней,

оставляя время про запас,

тот, кто, сидя в детской, как в передней,

ждет, когда его настанет час.

Пес

Картина – мир вверху, чья новизна —

от взоров, этот мир творящих врозь,

но вещь закрадывается одна

в него, а тот протиснулся бы сквозь

картину, оказавшийся другим,

внизу, поодаль, не внутри, не вне,

с картиною совпавший не вполне,

так как сомненье видимое с ним,

и он лицом повернут к ней и вслед

забвенью шлет мольбу, хоть зов напрасен,

он все почти постиг, почти согласен

не быть, когда его и вправду нет.

Камень-жук

Ты, миры объемлющий, владея

звездами на поле вековом,

как вместить бы мог ты скарабея

с твердым халцедоновым нутром,

если бы не этот храм, чьи глыбы

выношены лоном высших сил,

целыми мирами быть могли бы,

только ближе, преданней. Почил

на жуках своим недвижным взлетом,

человеческих не помня рук,

и его тысячелетним гнетом

замкнут, убаюкан спящий жук.

Будда во славе

Средоточие всех средоточий,

ты миндаль, ядро его ядра,

плоть плода, звезда всем звездам ночи,

славься, даль, чья глубь щедра.

Ты постиг ничто первооснов,

выбрав бесконечность-оболочку;

сок уже взорвать ее готов,

но снаружи луч сулит отсрочку,

ибо сколько бы твоих ни встало

солнц, сжигающих зенит,

и без них твое начало,

пребывая, устоит.

Жизнь Девы Марии

Рождение Марии

О, какое нужно было самообладанье

ангелам, чтобы до времени унимать

песнопенье, как сдерживают рыданье,

зная: в эту ночь для Младенца родится Мать.

Ангелы летали, ангелы таили, где помещалось

Иоахимово жилище; издалека

ангелы чувствовали: там в пространстве сгущалось

нечто чистое, хоть нельзя приземляться пока.

Суета была неуместна под этим кровом;

изумленная соседка шла через двор,

а старик в темноте мычать не давал коровам,

потому что такого не было до сих пор.

Изображение Марии в храме

Чтобы понять, какой она была,

вообрази колонны и ступени

и среди них отчетливые тени

опасностей, которым нет числа,

хоть вычислены строго переходы,

над бездною стремительные своды

в пространстве из таких громоздких глыб,

что ты бы выносить их вряд ли смог

и ты бы надорвался и погиб

под гнетом их, когда ты не изгиб

размашистого свода, не чертог,

не камень сам; откинуть хоть чуть-чуть

осмелишься ли ты двумя руками

завесу, освященную веками,

на вещи высочайшие взглянуть,

где света ни потрогать, ни вдохнуть;

на зданье зданье, в воздухе перила,

где высота царит, как и царила,

где головокружительная жуть,

где облако клубится от кадила;

когда тебе святилище грозит

своим лучом, вернее излученьем,

священническим вспыхнув облаченьем,

которое пришельца поразит,

ты выдержишь? Она же детских глаз

не опустила, глядя, как большая

(средь женщин, как среди сестер, меньшая),

и, маленькую гостью приглашая,

завеса сдвинулась на этот раз;

все подвиги людские заглушая,

хвала звучала без прикрас

лишь в сердце у нее. Умней

она была; не сознавали сами

родители, что происходит в храме;

в наперснике из блещущих камней

ее встречал духовный вождь народа;

малютка в свой удел входила там

одна из всех, а был он выше свода

и тяжелей, чем весь великий храм.

Благовещенье

Не появленье ангела (пойми)

ее смутило. Лунный луч людьми

и солнечный бывает не замечен,

предметами воспринят или встречен,

ее в негодование привел

совсем не ангел; ведала едва ли

она сама, как ангелу тяжел

заемный облик (если бы мы знали

всю чистоту ее). Когда в родник

той чистоты лесная недотрога-

лань глянула, то без самца, поверь,

зачать сподобилась единорога

(зверь светоносный, чистый зверь).

Не ангельский, а юношеский лик

склонился к ней, врасплох ее застиг,

и взор его с девичьим взором вдруг

совпасть посмел, чтоб Дева без препоны,

как будто опустело все вокруг,

восприняла, чем живы миллионы

обремененных; с нею он сам-друг,

она и он, одни на всю округу;

почувствовав таинственный предел,

сперва молчали оба с перепугу,

потом благую весть он ей запел.

Посещение Марии

Шла она сначала, как летела,

но потом почувствовала страх,

легкий страх от собственного тела,

удивительного на горах

иудейских. Перед ней был путь

в глубь ее же собственного света;

поняла Мария: через это

человеку не перешагнуть.

И она невольно потянулась

к чреву, где другой послушно рос;

осторожно каждая коснулась

сестринского платья и волос.

То была пророческая встреча

двух сестер, которых Свет избрал:

как бутон, природе не переча,

набухал Спаситель, а Предтеча