Книги в моей жизни

Да, размышляя об этом возвышенном, торжественном месте — долинах Авраама, я стал думать о другой битве — Платеях^{66}. Это поле я видел собственными глазами. Но забыл тогда, что именно здесь греки перебили около трехсот тысяч персов. Для тех времен цифра вполне приличная! Место это, как мне помнится, идеально подходит для «массовой резни». Когда я приехал туда из Фив, земля уже покрылась всходами пшеницы, ячменя, овса. На расстоянии это напоминало огромную настольную игру. В мертвой точке, как в китайских шахматах, располагался король. С технической точки зрения игра была закончена. Но за ней последовала резня — comme d’habitude[98]. Бывает ли война без резни?

Места резни! Мысленно я брожу по ним. Вспоминаю нашу собственную Войну между Штатами, известную теперь как Гражданская война. Я посетил некоторые из этих ужасных полей, другие же знаю наизусть, ибо слишком часто слышал или читал рассказы о них. Да, это Бул-Ран, Манасса, Уалдернесская битва, Шайло, Мост Миссионеров, Антьетам, Аппоматокс-Корт-Хаус и, конечно, Геттисберг. Атака Пикета — самая безумная, самоубийственная атака в истории. Так о ней всегда говорят. Янки, прославляющие мятежников за доблесть. И ждут (как всегда), когда «мы» подойдем ближе, чтобы они могли увидеть белки «наших» глаз. Я подумал об атаке Светлой Бригады — «Вперед, шестисотый!» (На мотив из сорока девяти строф и вечной смерти.) Я подумал о Вердене, о немцах, которые все выше и выше карабкались по трупам своих же товарищей. Шли вперед при всех регалиях, в строгом порядке, словно на параде. Генеральный штаб не считал солдат, чтобы взять Верден, но так и не взял его. Еще один «стратегический просчет», по бойкому определению учебников военной тактики. Какую цену нам пришлось заплатить за подобные просчеты! Все это теперь история. Ничего не добились, ничего не выиграли, ничему не научились. Простая оплошность. И смерть оптом и в розницу. Только генералам и генералиссимусам позволено совершать такие ужасные «ошибки». Мы их прогоняем. И плодим новых генералов, новых адмиралов — или новые войны. «Свежие войны», как мы говорим. Я часто задаю себе вопрос, что может быть «свежего» в войне.

Если вы порой задаетесь вопросом, почему некоторые из наших прославленных современников не могут спать или спят слишком беспокойно, попытайтесь просто оживить эти кровавые битвы. Попробуйте увидеть себя в окопах, рядом с убитым на ваших глазах солдатом; представить «грязных япошек», вылезающих из своих убежищ и полыхающих огнем с головы до ног; вообразить штыковые учения — как вы сначала протыкаете набитый тряпьем мешок, а затем мягкую плоть врага, который, в сущности, ваш брат по плоти. Подумайте обо всех мерзких словах на всех языках вавилонского разноречия и, выговорив их собственными губами, спросите себя, смогли бы вы в горячке боя произнести хоть одно слово, способное выразить пережитое вами. Можно прочесть «Красный смех», «Алый знак доблести», «Мужчины на войне» или «Я убивал» и получить от этого чтения некоторое эстетическое удовольствие — невзирая на ужасающую природу этих книг. Одно из самых странных свойств написанного слова состоит в том, что вы можете пережить воображаемый ужас и не сойти с ума, но почувствовать до некоторой степени бодрость, часто целительную. Андреев, Крейн, Лацко, Сандрар — все эти люди были и художниками, и убийцами. Однако я не могу думать о генерале как о художнике. (Об адмирале возможно, но о генерале никогда.) По моим понятиям, генерал должен иметь шкуру носорога, иначе он никогда не пошел бы дальше адъютанта или интендантского сержанта… Разве Пьер Лоти не был офицером французского флота? Странно, что я вспомнил именно о нем. Но флот, как я уже сказал, дает крохотный шанс сохранить немногие остатки человечности. Лоти, образ которого сохранился со времен моего детского чтения, был таким образованным, таким утонченным человеком — даже немного гимнастом, если память мне не изменяет. Как мог он убивать? Конечно, в сочинениях его крови не так уж много. Но от него осталась одна книга, которую я не могу назвать обыкновенной романтической галиматьей, хотя, возможно, это все же галиматья. Я имею в виду «Разочарованного». (Подумать только, что как раз вчера меня посетил один доминиканский монах, который встречал во плоти «героиню» этого нежного романа!) Как бы там ни было, достойную пару Лоти составляет Клод Фаррер^{67} — оба они теперь воспринимаются такими же реликтами, как «Монитор» и «Мерримак».