Книгочёт. Пособие по новейшей литературе с лирическими и саркастическими отступлениями

Ну, тогда история рассудит, раз никто сегодня судиться не желает.

Павел Басинский Лев Толстой: бегство из рая (М. : Астрель, 2010)

Редко, но такое случается, когда совершенно неожиданная книга становится предметом не просто интереса, а – одновременно – обсуждения и в интеллектуальных, и в религиозных, и в семейных кругах.

Причем постфактум все делают вид, что тут успех был предопределен: ну как же, такая тема – Лев Толстой, уход из семьи, то-се…

Полноте. Книг о Толстом написаны тонны, семейная жизнь других, не менее любимых и значимых величин русской литературы – от Пушкина, Достоевского, Чехова до Маяковского и Есенина – изучается и расписывается во всех подробностях непрестанно. И что? Хоть один труд на эту тему читали с таким оглушительным интересом, как «Бегство из рая» Басинского?

Есть такая байка, что Басинскому, когда он рассказал о желании написать про Толстого, в издательстве сказали: «Да прекрати, Паш, зачем это надо!»

Теперь-то никто не признается, что так было.

Но вообще это был вполне определенный риск – написать тысяча первую книгу про Толстого, которую никто, кроме исследователей Льва Николаевича, не прочтет.

Почему у Басинского все получилось?

Тут всегда есть безусловная загадка, которую и сам автор до конца не разгадает никогда.

Я-то знаю, что Басинский пишет новую книгу – и тема ее, с одной стороны, вроде бы ужасно важная и любопытная, но с другой – вроде и не настолько острая и своевременная, чтоб из-за нее копья ломать. В общем, все как и в случае с Толстым. Будет у новой книги успех – все скажут: ну конечно, Басинский опять всех обхитрил. Не будет – скажут: извини, брат, Толстой тебя вытащил на гребень славы, а новый твой герой никак не Толстой.

Дай Бог, чтоб Басинский вообще про все это не думал.

Что до моих объяснений удачи безусловно удавшегося сочинения «Бегство из рая», то вот одно из них.

Басинский долгое время был известен как критик – достаточно жесткий, периодически безапелляционный, умеющий обидеть писателя до такой степени, что тот делает его своим эпизодическим, резко неприятным героем (обратите внимание, к примеру, на Павлу Басиню в «Дне опричника» Сорокина).

Но вот парадокс: в отличие от многих критиков, которые с годами превращаются из весьма неприятных (но нужных, нужных) субъектов в откровенных мизантропов с желчным пузырем вместо мозга, Басинский развивался совершенно иначе.

С годами он выработал удивительный, религиозный какой-то такт по отношению к литературе, литераторам – и в целом к миру.

Миропонимание и мирооправдание – одни из главных подспудных признаков творчества Льва Толстого, сколько бы он ни мучился своими старыми страстями и не метался, и не вопрошал.

Когда Басинский начал писать о Толстом, получилось так, что к работе приступил очень умный, очень грамотный, но в самом хорошем смысле перекипевший человек, который не ставил задачу подверстать классика под свое миропонимание, а занимался собственно классиком – и более ничем.

Басинский наверняка многое понял и про семью, и про литературу, и про женщин, и про человеческую религиозность – однако прелесть его книги в том, что он ни разу не сказал читателю о том, что ему многое понятно. Он себя со всем своим пониманием просто утаил.

Осталась лишь история, написанная легко и глубоко.

У нас ведь либо легко, либо глубоко – а вот так, чтоб одновременно, как Пушкин учил, мы давно не умеем.

Басинский удивил, конечно.

Леонид Юзефович Самодержец пустыни (М. : Ад Маргинем, 2010)

Случается, что в ранней молодости заболеваешь каким-то историческим персонажем – и не просто через целую жизнь проносишь интерес к нему, нет, тут что-то большее: этот идол служит для того, чтоб проверить на нем все свои иллюзии, изжить прежние, юношеские, заблуждения и, как часто бывает, подцепить новые, старческие, не столь шумные, но не менее глупые.

Впрочем, если к идолу относиться верно (добро и зло приемля равнодушно), то иногда, если хватает сил, удается сформировать в себе то, что можно назвать чувством истории.

В случае барона Унгерна, насколько мне позволено судить, это было непросто.

Юзефович, как он сам пишет, впервые услышал про Унгерна еще в армии, повесть о нем написал в начале восьмидесятых, изначальный вариант этой – документальной – книги был опубликован в начале девяностых, но окончательный вариант «Самодержца пустыни» Юзефович дописал только в 2006 – 2010 годах.

Представляете, какой срок: сорок лет путешествовал Юзефович по монгольской пустыне, вглядываясь в следы дикого барона.

Как человек, пишущий художественные тексты, Юзефович, безусловно, один из вернейших эталонов вкуса – это не я придумал, не я сказал первым, но и в моем поколении до этой мысли сами дошли и Данилкин, и Гаррос, и Садулаев…

Вместе с тем проза Юзефовича, ценимая мною безусловно, как ни странно, почти лишена страстного, лирического чувства, являющегося для меня и наиболее привлекательным, и наиболее важным в литературе.