Книгочёт. Пособие по новейшей литературе с лирическими и саркастическими отступлениями

Пушкин говорил, что русский язык без грамматической ошибки ему не мил – однако и этой самой «грамматической ошибки» тоже может недоставать в прозе Юзефовича.

Но вот удивление: одновременно с этим слова Льва Толстого о Пушкине – «идеальная иерархия слов» – в максимально возможной для дней нынешних степени относится именно к Юзефовичу, и к Юзефовичу как к никому другому.

Какой-то встроенный специальный орган просто не дает Юзефовичу позволить себе стилистические огрехи и мало-мальские компромиссы со вкусом.

Веду к тому, что, как ни странно, есть какая-то потайная, но очень крепкая связь между умением владеть языком – и умением понимать собственную историю.

Человек с дурным литературным вкусом априори является дурным историком. Человек с чувством слова куда чаще способен разобраться во временах.

Мы уже говорили о Пушкине, тут же, естественно, вспоминается Карамзин. С известными допущениями можно в том же контексте упомянуть Льва Гумилева. Еще более близкий пример – глубочайший исследователь и ценитель литературы, в каком-то смысле последний историк Серебряного века, перешагнувший в наши дни, Вадим Кожинов.

Впрочем, начиналось все, конечно, с Нестора – с его ровной, веской поступью сквозь века.

Юзефовича как историка характеризует редкое в наши времена достоинство, несуетливость, в лучшем смысле неэмоциональность.

Но какое количество эмоций переживал, предположу, Юзефович, когда, очаровавшись Унгерном, спустя годы все больше и лучше видел, как слой за слоем стирается с барона налет мистики, героики, тайны – и за всем этим обнаруживается психически нездоровый человек, убийца с садистскими наклонностями, истребитель евреев, русофоб, предводитель шайки головорезов и ничтожеств – в общем, натуральное чудовище, чудище, вызывающее физическое отвращение того же свойства, какое вызвал бы вид собственного скелета.

Наверное, тут и началась главная работа над темой и над воспитанием чувства истории, в которую, как верно было замечено не мной, нужно вглядываться, а не вперять укоряющий взгляд.

К середине книги Юзефовича «Самодержец пустыни» я мечтал, чтоб поскорее пришли красные командиры и убили эту суку наконец.

Едва ли и к финалу книги мне стало жаль барона… Но там возникло другое, очень редкое при чтении исторических книг, почти неизъяснимое чувство большого времени, его волн, смывающих страны и нации, не говоря уж об отдельных людях – среди которых тем не менее остается кто-то, впаянный в память и твердь, когда волна отходит.

«Напишите мне в альбом…» (М. : Русский путь, 2004)

Это сборник бесед с Натальей Борисовной Соллогуб – дочкой писателя Бориса Зайцева. Она комментирует записи, когда-то сделанные в ее альбоме Куприным, Ремизовым, Сашей Черным, Тэффи, Осоргиным, Буниным…

Начинается все с записи митрополита Евлогия: «Именем Господним благословляю тебя, милая Наташа, на добрую, христианскую, светлую, радостную жизнь. На далекой, холодной чужбине сохрани красоту, свет и тепло чистой, русской девичьей души».

И вот с этой девушкой разговаривают спустя, Бог ты мой, семьдесят пять лет о том, как прошла эта жизнь на чужбине, как проходили сквозь ее жизнь все эти для нас великие тени, а для нее – друзья семьи, соседи, современники.

Вроде бы бесхитростная книга – но из редкого числа тех, надо которыми безо всяких очевидных причин можно расплакаться.

Тем более что у меня есть еще и некоторые личные причины влюбиться в эту книжку.

Во-первых, роман «Золотой узор» Бориса Зайцева – одна из самых наилюбимейших моих книг. Я невыносимо и почти болезненно люблю ее интонацию и ощущение воистину христианской чистоты, даруемое ей.

А во-вторых, помню, как в одно из первых посещений Парижа меня встретила переводчица – милая молодая девушка.

Едем в такси, она спрашивает:

– Вы знаете книги Бориса Зайцева?

– Да, – отвечаю, – конечно.

– Я внучка Бориса Зайцева – Мария Соллогуб, – говорит она.

Русская эмиграция в третьем поколении!

По одной линии они Зайцевы, по другой Соллогубы (был такой русский писатель в XIX веке, не путать с автором «Мелкого беса», он тут вообще ни при чем), по третьей Трубецкие, по четвертой Лопухины (Лопухина была одной из жен Петра Великого).

В общем, аристократия, которую я, советский ребенок, сроду не видел и представлял только по фильмам о белогвардейцах.

Оказалось, что у Маши три брата – художник, физик и актер. Как же я полюбил эту семью! Какие чудесные они все оказались! Мне впервые пришлось убедиться, что наша страна утеряла редкие, лучшие, плодоносные породы людей…

Собственно, они все – правнуки Наталии Борисовны Соллогуб.

Рассказанное в этой книге – трудно достижимое сегодня сочетание такта, беззлобности, веры и нежности. Речь ведь при этом идет, как люди оказались вне своей земли и своего языка – в чужой земле, одни. И никакой обиды, никакой злости, ничего этого нет вовсе.

Пресветлая книга.

Лев Данилкин Человек с яйцом (М. : Ад Маргинем, 2007)