Книготорговец из Флоренции

Таким образом, Грей вырос без отца, но был сказочно богат. В 1437 году, двадцати двух лет от роду, он по окончании Оксфорда был рукоположен в священники епископом Солсбери (который тоже приходился ему дядей). За этим начались годы путешествий и учебы в Европе. В Кёльне он жил на широкую ногу, держал лошадей и множество слуг. Слухи о его богатстве – а возможно, и о родстве с английским королем – сулили большую опасность. Грей знал, что кёльнские разбойники только и ждут известия о его отъезде в Италию, чтобы подстеречь его на большой дороге и либо ограбить, либо захватить ради выкупа. Он составил хитрый план: сказался больным и пригласил врача посещать его на дому. Через несколько дней, когда известие о недуге богатого англичанина распространилось по городу, Грей с товарищем переоделись ирландскими паломниками, взяли посохи и в плащах вышли из города. Следующие восемь дней врач продолжал наносить визиты в опустевший дом, где Грей якобы лежал при смерти, а друзья тем временем успели уйти достаточно далеко от потенциальных грабителей. «И благодаря этому благоразумному плану, – писал Веспасиано, – Гульельмо Грайм сохранил себе жизнь».

Гульельмо Грайм – как называл его Веспасиано – лично пересказал все это молодому книготорговцу. Грей тоже был пожирателем книг. Еще студентом в Оксфорде он начал собирать манускрипты – покупал в книжных лавках монастырские кодексы двенадцатого-тринадцатого веков, попадавшие на рынок по каналам как законным, так и незаконным. В Кёльне он продолжал пополнять свое внушительное собрание, даже держал в доме писца по имени Ричард Боул, который копировал для него манускрипты. Во Флоренцию Грей прибыл с намерением купить книги, дабы взять их в Падую для своих гуманистических штудий. И он точно знал, как приступить к этому плану. «Приехав во Флоренцию, он послал за мной», – сообщает Веспасиано.

Грею, вероятно, рассказал про Веспасиано его соотечественник Эндрю Хоулс, дипломат и библиофил при дворе Евгения IV. Так или иначе, к 1442 году слава Веспасиано была такова, что даже англичанин, только что приехавший в Италию, о нем слышал. И благодаря этой славе он вскоре привлек внимание еще одного клиента, влиятельнее и богаче даже архиепископа Донати и Уильяма Грея.

Через семь лет после того, как Козимо Медичи обратился к папе Евгению по поводу своего богатства, «добытого сомнительными средствами», монастырь Сан-Марко, возводимый на деньги Козимо, был почти достроен. Новый монастырь освятили в январе 1443-го на праздник Богоявления. Торжество возглавил Евгений (который все еще не считал Рим безопасным, посему оставался во Флоренции). Присутствовало множество церковных и светских сановников. Доминиканцы уже не должны были ютиться в развалюхах, откуда выгнали сильвестринцев. Архитектор Микелоццо выстроил им красивую церковь, просторные клуатры, большой зал капитула и длинную трапезную. Было даже отдельное помещение, где цирюльник выбривал братии тонзуры. На втором этаже расположился дормиторий. В распоряжении монахов было более сорока келий для молитв, ученых занятий, сна и, в особых случаях, самобичевания.

Все расходы – в том числе на алтарь, изображавший Мадонну с Младенцем на золотом троне в окружении святых и ангелов, – оплачивал Козимо. Десятки фресок украсили зал капитула, клуатры, коридоры и кельи. Все эти дивные творения создал здешний монах Гвидо ди Пьетро, который, приняв постриг в двадцать один год, взял себе имя Фра Джованни. «Человек чрезвычайно скромный и благочестивый», как отозвался о нем один собрат, Фра Джованни, по легенде, рыдал, изображая Распятие Христа, как, например, в зале капитула[215]. В истории Джованни более известен как «Ангелический брат», Фра Анджелико.

На тот день в начале 1443 года в Сан-Марко оставалось достроить только библиотеку. Два года назад душеприказчики Никколо Никколи согласились передать доминиканскому монастырю сотни его драгоценных латинских и греческих кодексов. Там книги должны были служить не только монахам, но и, во исполнение воли покойного, всем, кто хочет учиться. Как сказал Поджо в речи на похоронах Никколи, эти сотни манускриптов станут огромным благом, ибо «что может быть великолепнее, приятнее и пригоднее для гуманистических занятий, а также полезнее для общества, чем публичная библиотека, которая будет домом красноречия и всех прочих прекрасных искусств?»[216]. Другими словами, библиотеке предстояло стать вместилищем древней премудрости – сокровищницей знаний, которая, как полагал Бруни, позволит Флоренции оставить позади все другие города.