Книготорговец из Флоренции

В конце 1445 года, когда зима сковала Тосканские холмы, Веспасиано отправился в Лукку, в сорока пяти милях к западу от Флоренции. В его документах значилось, что он procuratore, то есть агент, Козимо Медичи[227]. Это открывало любые двери, и его приняли в лучшем доме Лукки – у Микеле Гуиниджи. Сорокалетний Гуиниджи происходил из семьи богатых шелкоторговцев и банкиров, чья деятельность охватывала не только Италию, но и Фландрию, Францию и Англию. Помимо других богатств, он обладал солидной библиотекой. Многие книги достались ему по наследству от двоюродного брата Паоло, который правил Луккой с 1400-го по 1430-й и приобретал книги у местного торговца, по совместительству аптекаря[228]. Кроме прекрасного дворца и загородных имений, Микеле владел главной достопримечательностью Лукки – башней, на крыше которой растут дубы.

Поездка за книгами оказалась успешной. У францисканских монахов в местном монастыре Веспасиано купил сорок девять манускриптов за двести пятьдесят флоринов. В числе его приобретений были толкования и комментарии к Священному Писанию. Впрочем, не все книги отправились в библиотеку Сан-Марко; Веспасиано купил в Лукке полтора десятка книг для себя (без сомнения, чтобы продать в лавке Гвардуччи) – знак его новаторской коммерческой стратегии. По меньшей мере два манускрипта, труды Цицерона, он приобрел у самого Гуиниджи.

Помимо закупки книг для библиотеки Сан-Марко, Веспасиано получил от Козимо и другой заказ. Бо́льшую часть кодексов требовалось приковать цепями к железным перилам на столах, чтобы читатели не украли бесценные тома. Козимо поручил Веспасиано переплести книги и снабдить цепями. Работа была скорее физическая и ремесленная, чем интеллектуальная, но Веспасиано, судя по всему, нравилось делать роскошные переплеты и превращать книги в великолепные артефакты. Он не соглашался с Сенекой Младшим, осуждавшим коллекционеров, которые в книгах ценят больше вид, чем содержание, и для которых они «служат не средством для занятий, а украшением столовых». Петрарка тоже порицал людей, собирающих книги как предметы роскоши. «Есть те, кто украшает комнаты предназначенным для украшения умов, – возмущался он, – и для кого книги служат той же цели, что коринфские вазы»[229]. По мнению же Веспасиано, прекрасный манускрипт мог быть и украшением ума, и частью убранства помещения.

Веспасиано наверняка нравилось рыться в библиотеке монастыря Святого Франциска в Лукке, выискивая манускрипты для покупки, или разглядывать тома Цицерона и других авторов в роскошной библиотеке Гуиниджи. Однако к тому времени у него появились и другие проекты, один из которых был не менее, если не более, интересным.

В 1444 году английский дипломат Эндрю Хоулс вернулся в Англию после двенадцати лет, проведенных в Италии. За это время он собрал столько манускриптов, что, по словам Веспасиано, книги пришлось отправлять в Англию морем. На посту представителя Генриха VI в Римской курии его сменил другой английский библиофил, Уильям Грей. После визита во Флоренцию в 1442-м Грей продолжил гуманистические штудии в Падуе и в сентябре 1445-го получил степень доктора богословия. Через несколько недель после этого он был назначен королевским представителем в курии и перебрался из Падуи в Рим, куда папа Евгений вернулся наконец в 1443-м. Однако по пути в Рим Грей заехал во Флоренцию по важному делу.

Как и Хоулс, Грей хотел получить копии Цицерона и заказал их Веспасиано еще при первом посещении Флоренции. Цицероном восхищались такие христианские авторы, как святой Иероним и святой Августин, а тысячу лет спустя Петрарка, ценивший его за блестящий литературный стиль, писал, что любит Цицерона «так же и даже больше», чем всех других авторов. Цицерон был видным римским деятелем, успешным юристом и плодовитым писателем, чьи интересы включали риторику, политику и философию. Его речи, письма и другие сочинения, заново обнаруженные в 1300-х и начале 1400-х, вдохновили несколько поколений ученых. Влияние Цицерона было особенно сильным во Флоренции, где Колюччо Салютати за попытки подражать его стилю прозвали Ciceronis simia («обезьяной Цицерона»). Прозвище было лестное, поскольку Салютати и его друзья считали Цицеронову латынь лучшим образцом[230].