Книжка-подушка

Фильм строится на том, что Шатрова и Никитина меняются местами, Никитина идет на киностудию, Шатрова – в институт Солнца, и это порождает совсем не только путаницу. Марфа становится Марией, Мария – Марфой. Для Александрова это главное. Орлова недаром сыграла обе роли. Это не просто два костюма, два имиджа, два разных выхода. Есть день и вечер, зима и весна, град и дождь – журчат ручьи, кричат грачи, и тает снег, и сердце тает: преображения требует природа. Преображение это жизнь, преображение это свобода. Как показать свободу в 1947 году? Идут аресты, и есть нечего. Лишь в декабре, уже после того как фильм триумфально вышел, отменили карточки.

Интересно, когда сталинский стиль стали называть «ампиром во время чумы»? Кажется, что это придумал Александров, во всяком случае, свою «Весну» он делает прямо по заветам Вальсингама – «как от проказницы Зимы, запремся так же от Чумы, зажжем огни, нальем бокалы…» У Александрова это пир во славу игры, игра-пир. Сама собой выстраи-вается линия, казалось бы, безупречная: игра – преображение – свобода. Раневская, конечно же, ринулась в эту прекрасную отчаянную затею.

За пятнадцать лет до Феллини Александров делает свои «Восемь с половиной», фильм о том, как снимался этот самый фильм, где главным становится не образ Черкасова и даже не образы Орловой, а образы как таковые. Главное в нем тотальный театр и тотальное кино, сцена, декорация, бутафория, грим. Игра. Преображение. Тотальная декорация не знает границ, так что даже натурные съемки выглядят павильонными. Непонятно, когда герои приходят на киностудию и когда ее покидают. Понятно, что они не покидают ее никогда. Москва, превращенная в декорацию, становится грандиозным иллюзионом, сталинский стиль обнаруживает свою бутафорскую сущность. В финале картины Никитина, сидя у себя в институте в изысканнейшем стеклянном колпаке, на самом верху, как Бог, сотворяет Солнце… В русском кино нет другого фильма, где б с таким блеском, с таким вдохновением была изображена фикция. Вата.

В тридцатые годы Александров, десятилетием раньше приехавший в Москву с Урала и взятый Эйзенштейном в любовники, женился на уже не слишком молодой Любови Орловой – девушке из бывших, пошедшей в оперетту. Оба они страстно любили американское кино. Равнодушные ко всему остальному, очень одаренные и достаточно сервильные, они сделали оглушительную карьеру. Гей и дворянка, говорящие друг с другом на «вы», создали советскую государственную поэтику – рабоче-крестьянский Голливуд.

Спустя два года после войны кумиры народа, любимцы вождя, лауреаты Сталинской премии сняли фильм про свое частное пространство. Про то, что свобода – это единственная ценность. Про то, что она невозможна. И про то, что стремиться больше не к чему.

Марфа и Мария обязательно должны меняться местами.

31 марта

Все радостно расшаривают запись беседы Кс. Собчак с администраторшей дома, в котором та арендует квартиру. И почему-то никого не останавливает напрашивающийся вопрос: а кто записывал, кто и зачем слил приватный разговор в сеть?

На днях я запостил прекрасную, любимую мною работу Мамышева-Монро: он в гриме Любови Орловой лежит на тахте, а рядом, распластавшись, спит обнаженный молчел с бессильно опущенной после бури и натиска рукой. Работа называется «Любовь Петровна Орлова после творческого вечера на крейсере Аврора». Владик рассказывал, что на выставке его атаковала Ия Саввина с вопросом: «Откуда у вас такая редкая фотография Любочки?» То, что ее не смутил нестандартный, скажем так, сюжет, делает ей честь. Но возникает вопрос: а чья в таком случае фотография? Селфи тогда не было. Фотографировал-то кто? – не Александров же.

Нет такого вопроса. Как опытный пиарщик докладываю: мир, в котором отсутствуют причинно-следственные связи, создан под агитатора.

9 апреля

Много лет назад по телевизору видел я игру, меня потрясшую. Игроки блистали не свежей, наоборот, тухлой ассоциацией, соревнуясь в том, чье мнение более расхожее. В этом и состоял смысл игры. Побеждал тот, кто транслировал самое общее место. Например, с каким именем связан город Петербург? Понятно, что ответ «Михаил Кузмин», это садись, два, кол, ноль – никто больше не назовет такого диковинного имени. Но и Пушкин (правильный, по моим понятиям, ответ) был тоже элитарно жеманен. Гораздо народней смотрелись Петр Великий и Ленин, а выигрывало что-то совершенно несусветное – Александр Розенбаум, бывший тогда у всех на слуху.