Я ничего не имею против фастфуда. Мне нравится «Макдоналдс». Более того, «Макдоналдс» мне интересен: в большинстве моих поездок я искал его рестораны, чтобы попробовать местные блюда, потому что там всегда есть какой-нибудь завтрак, ролл, гамбургер или десерт, представляющий собой макдоналдсовскую версию одного из популярных местных блюд. Но от этого уничтожение книжного не становится менее болезненным. Поэтому в течение нескольких месяцев я по утрам наблюдал за разрушением маленького мира, присутствовал при том, как в его пространство вселяется мир совершенно иной, а по вечерам читал о чтении и завершал работу над этой книгой.
В Турине есть красочный традиционный книжный магазин под названием La Bussola[111]
. Все книжные – своего рода компасы: с их помощью отыскиваешь более утонченные истолкования современного мира, чем те, что предлагают иные образы или пространства. Если бы я должен был выбрать другой книжный, объясняющий – частично, ибо исчерпывающих объяснений не бывает, – раскол, в который погрузилась книготорговля нашего времени, то им бы стал стамбульский книжный Pandora. Это два помещения, расположенные друг напротив друга и предлагающие широкий ассортимент: в одном продаются исключительно книги на турецком, в другом – на английском. В одном ценники в турецких лирах, в другом – в долларах. Pandora воплощает определенную символическую реальность: все книжные находятся между двумя мирами – местным и тем, что навязали Соединенные Штаты, миром традиционной торговли (Green Apple Books, как напоминает Дэйв Эггерс в главе, написанной им для антологии «Мой книжный», располагается в здании, устоявшем в двух землетрясениях, которые пережил Сан-Франциско в 1906 и 1989 годах. Быть может, поэтому среди его полок испытываешь «ощущение того, что если книжный настолько же нетрадиционен и странен, как и книги, писатели и сам язык, то все вроде бы в порядке». Там я купил книжечку-билингву, изданную организаторами одного поэтического фестиваля в Гонконге, по-английски она называется «Книжный во сне». Особое мое внимание привлекли строки, в которых книжный магазин описывался как квантовый вымысел: его тиражирование в пространстве, ментальная сущность, существование в параллельных мирах интернета, маниакальная живучесть при любых землетрясениях. Если рассказчица Данило Киша мечтает о невозможной библиотеке, где находится бесконечная «Энциклопедия мертвых», то Ло Чжи Чжэн – о книжном магазине, который нельзя обозначить на карте. Обычном книжном, успокаивающе физическом и ужасающе виртуальном. Виртуальные книжные – потому ли, что они цифровые, или потому что существуют в уме, или же потому что перестали существовать? Книжные, которые рождаются, как Lolita в Сантьяго-де-Чили, Bartleby & Co. в Берлине или Librería Bartleby в Валенсии, как Librerío de la Plata в захолустном Сабаделе, как Dòria Llibres, заполнивший пустоту, оставшуюся от Robafaves, в маленьком каталонском Матаро, – в какой момент проекты полностью реальны? Книжные, задержавшиеся в памяти, но все больше поглощаемые вымыслом.
Книжный ученый каталонец в романе «Сто лет одиночества», приехав в Макондо в разгар банановой кампании, открывает магазин и начинает обращаться и с классиками, и с покупателями как с членами своей семьи. Приход Аурелиано Буэндиа в этот храм познания описан Габриэлем Гарсией Маркесом в категориях богоявления: