Книжный домик в Тоскане

Вчера у мамы был грандиозный праздник: слоеный торт из «Де Серви», маленькая бутылочка сладкого шампанского для нее, просекко для нас, жемчужное ожерелье, упругий шаг, платье из черного с оранжевыми розами шелка, мэр с лентой наискосок, подарки. Сегодня она даже на страницах газет.

Поздравить маму пришли многие, по очереди, как того требуют нынешние правила: мой брат, Донателла, Грациано, Тициана, Франческа, Марта. Она проговорила полчаса с моей кузиной Лучаной, моей ровесницей, думая, что это совсем другая Лучана, жившая рядом с ней в детстве, которая, как я могу себе представить, уже очень вероятно умерла и где-то похоронена. Но она была так рада поговорить с ней. В глубине души она предпочитает нам мир теней, мы же ей кажемся чужими. Мы для нее представляем собой настоящее, слишком близкое настоящее, чтобы на самом деле быть ее жизнью. Сегодня она высказала теорию, что этот дом не ее дом, а больница, которую мы замаскировали под дом, чтобы ее обмануть. И если бы она знала, то не приехала бы сюда.

Дядя Фернандо в своей комнате в самой высокой части деревни кричал «мама» целых три месяца перед тем, как умереть, и с головой у него, как и у моей матери, было все в порядке, просто он искал свой дом, как все старики, и это всегда дом детства. Детство имеет непобедимую власть над всей нашей последующей жизнью. Неважно, было ли оно счастливым или несчастливым, но мы всегда возвращаемся к нему, чтобы найти объяснение нашему существованию, найти объяснение нам самим. Полагаю, это вызвано тем, что у детства нет ничего – ни амбиций, ни статуса, ни социальных ролей, ни регалий, – но у него есть нечто другое, и оно хочет только любви. Той самой любви, которой никто не согреет героиню «Девочки со спичками», самой жестокой из сказок.

Сегодня мы ждем распоряжений правительства с назначением цвета областям и провинциям. Мне бы хотелось мыслить позитивно, а значит, подстричь траву, покрасить шезлонг с Фридой Кало и заказать железный диванчик, чтобы поставить его под сливой. Сегодня у меня заказали «Гербарий» Эмили Дикинсон, обеспечив мне очередной приступ паники при мысли, что я не смогу найти для магазина новые экземпляры.

* * *

Сегодняшние заказы: «Гербарий» Эмили Дикинсон, «Дафна» Татьяны де Ронэ, «Мы» Паоло Ди Стефано, «Безмятежный хаос» Сандро Веронези, «Лихорадка» Джонатана Бацци.

24 апреля

У меня была долгая пауза, которую я провела во Флоренции с Лаурой, Мирто и Персиком. Это и правда очень похоже на дом Пеппи. Ощущение беззаботной семьи, где для многих вещей нет строгих правил, а есть привычки, создаваемые на ходу. Однако стоило мне выйти из дома, как я чувствовала себя несчастной: я ненавидела ходить по солнцу и ненавидела плоские улицы. Мне нравится здесь, где все время приходится то подниматься, то спускаться, отчего мускулы всегда в тонусе, как и извилины в голове.

За время моего отсутствия много чего произошло. Мери, нежная утонченная Мери, родившаяся в Лучиньяне и жившая в Массе, входившая в трио голосов, ежедневно соединявших Массу с Флоренцией и Генуей, умерла в возрасте девяноста двух лет. Редента умерла еще раньше, и таким образом их ежедневная перекличка прекратилась. Хор голосов, звучавший как привычный непременный фон, замолчал. Они ссорились и мирились как три подружки-студентки, разъехавшиеся по разным городам на учебу, но не забывающие своей деревни. Как поживает такой-то или такая-то, какие новости, как там дома, где они жили столько лет. Мы давно уже не видели Мери, и поэтому помним ее высокой, элегантной, модно одетой, с зачесанными наверх и собранными в пышный пучок волосами. В общем, в стиле Мины[84]. Прах Мери в субботу вернулся в Лучиньяну. Теперь она дома.

А Ирма, соседка по дому, упала с лестницы во время одного из своих рейдов по уборке всего вокруг (улиц, стен), включая прополку сорняков, и теперь она месяц должна соблюдать покой и носить корсет. Однажды она обрезала виноградную лозу, свисавшую без опоры в заброшенном саду под моим окном. Об этом вьющемся побеге, о радости, которую он доставлял мне каждое утро, я когда-то написала стихи. И когда я увидела смертоносный порез, нанесенный руками Ирмы, мне захотелось плакать.

Я обратила внимание, что Альберто Мангель часто пользуется выражением «Это меня волнует»[85] в отношении каких-то моментов в романах. Его, например, волнует Франкенштейн, который входит в дом отшельника и говорит: «Простите за вторжение». Волнение – это нарушение психического равновесия. Как спокойное море, внезапно покрывшееся волнами. Однако интересно понять, что именно может волновать такого серьезного читателя, как Мангель.