– И что вы изменили сами?
– …
– А еще, что осталось в итоге?
Я не ответила на вопросы, грудой высыпанные передо мной. Словно заранее зная, что так и будет, она невозмутимо собрала их в ладонь и забрала назад.
– Я люблю тебя.
– …
– Спасибо.
– …
– И…
Предоставив последний ответ мне, женщина вложила книгу в мою ладонь и выжидательно посмотрела на меня. Я перевернула страницу и прочитала последнее предложение, написанное размытыми чернилами.
Прости меня, мамочка.
Полка была до отказа набита сожалениями. Истерзанные чувством вины книги в основном относились к тому периоду, когда мама только начала болеть. В отличие от других эти тяжелые разбухшие книги выглядели угрожающе, будто полка с минуты на минуту рухнет под их весом. Я выбрала самые потрепанные и направилась в читальный зал. Положив их на длинный прямоугольный стол, я села на стул и долго смотрела на них отсутствующим взглядом.
Женщина исчезла, бросив напоследок, что ей нужно сходить за какой-то вещью. Я в одиночестве сидела в пустом читальном зале и думала о температуре воспламенения. Откуда начался этот огонь, целиком поглотивший мою жизнь? Что изменить, чтобы не вспыхнула та первая искра? Я мучилась сомнениями, притворяясь, что не знаю ответа, хотя он был прекрасно известен мне с самого начала. Все это время я жила, будучи растоптанной воспоминаниями, искаженными чувством вины, однако желала лишь одного.
Мама. Мамино здоровье. Настоящее, в котором есть мама. Жизнь вместе с мамой.
Сжимая в руке протянутую женщиной закладку, я погрузилась в глубокие размышления. С первого взгляда могло показаться, будто три попытки – это много. На самом же деле трех попыток до абсурдного мало, чтобы попытаться воплотить в жизнь отчаянное желание, столько лет томившееся в душе. Более того, время нельзя прожить заново. Если ошибешься с выбором в первый раз, остальных попыток все равно что не бывало. Поэтому я должна как можно осмотрительнее выбирать временной отрезок, куда отправлюсь в первую очередь. Я закрыла глаза и сосредоточилась на смутных воспоминаниях.
Сначала думаю о маминой болезни. Предотвратить ее возникновение я не могу, значит, лучше всего обнаружить ее на ранней стадии и пройти лечение. Тогда метастазы распространялись слишком быстро, и маме пришлось получить чересчур большую дозу лучевой терапии. Затем последовали осложнения, и мама, а вместе с ней вся семья, начала медленно умирать, изо дня в день мучаясь от пытки под названием «надежда» и убеждая себя, что все наладится и все закончится.
Я взяла первую книгу из стопки и перевернула обложку. Дата на корешке указывала на тот год, когда мне было девятнадцать: «Двадцать третье ноября 2008 года».
Поздняя ночь. Подвозя меня на машине до общежития, папа говорит, что мама заболела. «Рак». Я повторяю слово, которое до этого момента слышала всего несколько раз в жизни. Никто из знакомых не болеет раком. Поэтому мне кажется, что это просто обычная болезнь, не страшнее гриппа. Папа говорит, что все будет в порядке, значит, так и будет. Я верю ему.
С тех пор все и началось. В моей крепкой незыблемой жизни появилась трещина. Я думала, раз папа сказал, что все будет в порядке, так и случится. Это был мой мир. Вот только папины слова оказались ложью. Я стала совершеннолетней, мне вот-вот должно было исполниться двадцать, но для него я просто ребенок, которого все еще нужно защищать. Правду я узнала спустя несколько лет, когда у мамы появились осложнения.
Тетя говорит: «Если бы твоя мама послушалась меня, когда я говорила пойти в больницу, этого бы не случилось».
Я спрашиваю: «Разве болезнь обнаружили не на ранней стадии?»
Тетя отвечает: «Когда твоего отца стошнило кровью, и они побежали в больницу, мама упала в обморок прямо в приемной. Надо было не оставлять это просто так, а пройти обследование… Эх».
Четырнадцатое марта 2012 года. Разговор с тетей в столовой больницы, куда маму положили с параличом. Я провожу пальцем по бугристым словам, надавливая на них с силой, словно выводя заново, и медленно вспоминаю ту беседу. Мамина болезнь началась, не когда мне было девятнадцать, это случилось раньше, – мне было еще восемнадцать.
Значит, нужно вернуться в период еще раньше. До того лета, когда мне исполнилось восемнадцать.