Читаем Книжный на левом берегу Сены полностью

— Вы про «Автобиографию Элис Би Токлас»? Мне показалось, что она очень хороша. И потом, не все то ренегатство, что пользуется популярностью.

— Я ничего не имею против великих талантов, кто, претерпев великие страдания, приобретает популярность. Но специально менять свой стиль на потребу публике? — Он покачал головой в знак неодобрения.

— Не уверена, что она сделала именно это, — возразила Сильвия, задумавшись, впервые ли она решилась не согласиться с Джойсом в вопросе литературы, и притом так открыто. Правда, она не высказала своих подозрений, что читающая публика, пожалуй, уже вполне свыклась с прозой в свойственном Гертруде стиле — в котором писал и он сам. Их произведения уже не так ошеломляли и эпатировали, как в послевоенные годы. Видимо, наставала пора другим писателям потрясать основы. Взять, например, молодого Генри Миллера. Вместо всего этого она только заметила: — Допускаю, что в «Автобиографии» Гертруда, возможно, и правда несколько сгладила свой стиль, однако он по-прежнему узнаваем.

Джойс пожал плечами, потеряв к теме дальнейший интерес.

Они некоторое время помолчали, а потом он, словно очнувшись от мечтаний, огляделся и спросил:

— А где ваш Тедди?

— Умер в прошлом году.

— Мне очень жаль, мисс Бич. Я знаю, как вы любили его.

— Очень любила. Спасибо. — Сильвия с трудом сглотнула ком. Он всякий раз подкатывал к ее горлу, стоило кому-нибудь упомянуть верного маленького обитателя ее лавки.

— Кажется, нас покидает все, что мы любим.

Тут уже слезы подступили к самым глазам Сильвии, рискуя пролиться. Пожалуй, сейчас ей как никогда требуется эта чертова сигарета. Прошептав «Извините, я на минутку», Сильвия ринулась в заднюю комнатку и торопливо выдвинула ящик комода, где держала запасную пачку, отгоняя от себя страшную мысль, что та пуста, как ее карманы. Но — счастье! — она была почти полной. Сильвия торопливо прикурила и сделала глубокую затяжку, потом еще и еще, и за какую-то минуту выкурила всю сигарету. И вернулась в лавку, на ходу затягиваясь второй, но уже не так жадно. Джойс собрался уходить — он уже надел шляпу и оглядывался в поисках ясеневой трости, как будто не помнил, куда прислонил ее и куда прислонял ее все те годы после того, как лавка заняла это помещение больше десяти лет назад.

Трость нашлась, и, опершись на нее, Джойс взглянул здоровым глазом на Сильвию.

— Был рад повидаться, мисс Бич.

— Я тоже, мистер Джойс.

Кивнув, он направился к выходу, а Сильвия, наплевав на проклятые мигрени, еще час смолила сигареты одну за одной.

Спустя несколько дней посыльный на велосипеде доставил ей маленькую глиняную статуэтку — терьера, шею которого перехватывала красная ленточка с крошечным бронзовым колокольчиком, издававшим приветливый звон. Из приоткрытой пасти собачки торчала карточка. Сильвия поднесла ее к глазам. Сдерживая рыдания, она сквозь слезы пыталась прочитать нацарапанный почти неразборчивыми каракулями Джойса последний куплет из поэмы Теннисона In Memoriam:

Всегда мне в твердой вере быть,


Подчас в скорбях неодолимых,


Что лучше потерять любимых,


Чем вовсе в жизни не любить

[144]

.





— Повысил втрое? — Адриенна округлила глаза, отказываясь верить услышанному.

Сильвия молча кивнула и отпила из бокала. Вино обожгло ее иссушенное курением горло.

Стоимость аренды, все эти годы вполне доступная, теперь утраивалась.

«Мне тоже надо как-то зарабатывать», — написал ей владелец помещения. Он жил всего в нескольких кварталах, так что явно постыдился зайти и в глаза ей сообщить о своем решении.

— Ишь ты! — Адриенна принялась с грохотом выдвигать и задвигать ящики кухонных шкафчиков. — А провизии-то у нас шаром покати.

— Все равно у меня никакого аппетита, — сказала Сильвия.

— Твоими голуазами сыта не будешь, — возразила Адриенна.

Не прошло и часа, как верная себе Адриенна снова поразила Сильвию, наколдовав из горстки завалящих продуктов аппетитный обед, — Сильвии это всегда казалось истинным признаком великого шеф-повара. Вот и сейчас из одинокой луковицы и пары картофелин Адриенна сотворила ароматный суп, а в дополнение к нему превратила черствый белый хлеб в сытные тосты с кусочком сливочного масла и грюйером.

Хотелось бы Сильвии насладиться их вкусом, но не получалось.

— И что мне теперь делать?

— Перво-наперво перестань вносить за квартиру. Я и сама справлюсь.

Сильвия открыла было рот, чтобы запротестовать, но Адриенна решительно выставила вперед ладони.

— И слышать ничего не желаю. К тому же я уверена, что кто-нибудь из наших друзей придет на помощь «Шекспиру».

— Не могу же я клянчить у них деньги. Лавка должна приносить их сама. Вот только как? Продажи и так уже в разы отстают от библиотечной выдачи, и ни у кого сейчас нет лишних средств покупать книги.

— Что-нибудь придумаем. Многие мои завсегдатаи, я уверена, поддадутся уговорам и переведут свои подписки на твою сторону улицы Одеон, в особенности когда узнают, что происходит.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Аламут (ЛП)
Аламут (ЛП)

"При самом близоруком прочтении "Аламута", - пишет переводчик Майкл Биггинс в своем послесловии к этому изданию, - могут укрепиться некоторые стереотипные представления о Ближнем Востоке как об исключительном доме фанатиков и беспрекословных фундаменталистов... Но внимательные читатели должны уходить от "Аламута" совсем с другим ощущением".   Публикуя эту книгу, мы стремимся разрушить ненавистные стереотипы, а не укрепить их. Что мы отмечаем в "Аламуте", так это то, как автор показывает, что любой идеологией может манипулировать харизматичный лидер и превращать индивидуальные убеждения в фанатизм. Аламут можно рассматривать как аргумент против систем верований, которые лишают человека способности действовать и мыслить нравственно. Основные выводы из истории Хасана ибн Саббаха заключаются не в том, что ислам или религия по своей сути предрасполагают к терроризму, а в том, что любая идеология, будь то религиозная, националистическая или иная, может быть использована в драматических и опасных целях. Действительно, "Аламут" был написан в ответ на европейский политический климат 1938 года, когда на континенте набирали силу тоталитарные силы.   Мы надеемся, что мысли, убеждения и мотивы этих персонажей не воспринимаются как представление ислама или как доказательство того, что ислам потворствует насилию или террористам-самоубийцам. Доктрины, представленные в этой книге, включая высший девиз исмаилитов "Ничто не истинно, все дозволено", не соответствуют убеждениям большинства мусульман на протяжении веков, а скорее относительно небольшой секты.   Именно в таком духе мы предлагаем вам наше издание этой книги. Мы надеемся, что вы прочтете и оцените ее по достоинству.    

Владимир Бартол

Проза / Историческая проза