Книжный на левом берегу Сены

Воодушевление по поводу выставки Уитмена и премьеры «Механического балета» постепенно спало, и казалось, что остаток 1926 года поглотит юридическая битва Сильвии с Сэмюэлом Ротом. Она изучила столько всего об авторском праве и пиратстве в издательском деле — больше, чем ей самой казалось возможным. Каждая подробность изводила ее своим занудством, и Сильвия даже злейшему врагу бы не пожелала блуждать в этом дремучем лесу.

Каждый божий день, начитавшись документов, как назло набранных таким плотным шрифтом, что буквы и строчки почти сливались, бедная Сильвия валилась без сил на кушетку в их с Адриенной квартире, порой даже надеясь на один из своих обычных приступов мигрени, который послужил бы уважительной причиной назавтра избавить ее от юридических дебрей. Но если мигрень в самом деле приходила, Сильвии становилось совсем худо и каждая клеточка ее тела сожалела о том глупом опрометчивом желании. И еще она замечала, что в последнее время головные боли участились. Она не знала, виной тому чтение сложных юридических текстов, нескончаемые уточнения в переписке с адвокатами в Париже и Нью-Йорке или общий стресс, в который вогнала ее эта баталия.

Как будто ей было мало бед, Джойс снова завел шарманку о нью-йоркской лавке. Он талдычил о ней не переставая, призывал Сильвию хотя бы попробовать найти доступное по цене помещение, и наконец у нее лопнуло терпение.

— Мистер Джойс, моя жизнь здесь, в Париже. И в Нью-Йорке я жить не хочу.

— Но вы же всегда сможете вернуться.

— Но я вообще не хочу никуда уезжать.

— Даже чтобы спасти нашу книгу?

— Я вообще не считаю, что мой переезд в Америку спасет «Улисса» от козней мистера Рота. Зато он испортит мне жизнь, сделает меня несчастной, разлучит со всем, что я люблю, и всеми, кого я люблю.

— Мисс Бич, вам следовало бы знать, что меньше всего на свете я бы хотел сделать вас несчастной.

— Тогда будьте любезны не возвращаться больше к этой теме, — отчеканила Сильвия с нажимом, какого прежде не позволяла себе в общении с Джойсом. И вообще ни с кем. Она даже не поняла, откуда взялась ее категоричность, ее решительный тон, ясно и не допуская возражений говоривший: прекратите донимать меня, сию же минуту.

Джойса вспышка Сильвии тоже, надо полагать, ошарашила. Он бросил взгляд на карманные часы, промямлил:

— Меня заждалась миссис Джойс. — И, схватив в охапку пальто и ясеневую тросточку, поспешил на выход, а Сильвия смотрела ему вслед, и кровь болезненно стучала в ее ушах.

— Вы молодец, — раздался вдруг голос Мюсрин, а Сильвия от неожиданности охнула и приложила руку к груди.

— Боже, Мюсрин. Прости. Я и забыла, что в лавке кто-то есть.

— Я не хотела отвлекать вас и изо всех сил старалась не слушать, но… он просто извел вас, Сильвия. Так нельзя. Особенно когда вы столько для него сделали.

— Ты говоришь как Адриенна.

Мюсрин заулыбалась.

— Лучшего комплимента я давненько не получала.

Натянутость в отношениях с Джойсом после того случая не добавляла Сильвии сил сносить гнусности в письмах Рота и его поверенных, низводивших ее до уровня простой секретарши и, что еще гаже, без стеснения дававших ей женоненавистнические прозвища вроде «злобой мегеры». «Это лишний раз показывает, — писала Сильвия Холли и подруге Карлотте, вместе с которыми участвовала в свое время в суфражистском движении, — что, хотя законы и поменялись, в мозгах ничего не сдвинулось. Женщинам все еще предстоит пройти огромный путь».

Правда, в этом сражении иногда случались повороты, укреплявшие дух Сильвии. Так, Людвиг Льюисон^[131], немец по происхождению, но американец по духу и воспитанию, писатель, наделенный ясным умом и благородным сердцем борца за справедливость, какое-то время назад влившийся в сообщество писателей-экспатриантов, которое Сильвия с недавних пор стала называть Братией, принес в «Шекспира и компанию» проект письма. «Мы выступаем против наглого воровства великого литературного произведения, романа “Улисс” Джеймса Джойса, — писал Льюисон, — присвоенного Сэмюэлом Ротом, точно это пиратская добыча, захваченная в открытом море…» Предполагалось, что послание подпишут как можно больше писателей и интеллектуалов и оно будет отправлено во все газеты Америки для публикации.

Слезы застилали глаза Сильвии, пока она промозглым дождливым осенним утром читала его у себя в лавке.

— Спасибо вам, — прошептала она Людвигу, а он только улыбнулся.

— Моя дорогая Сильвия, это мы все должны говорить вам спасибо. И не только говорить, но и доказывать слова поступками. Вот лишь малая толика моей благодарности вам за все, что вы сделали для нас, американских писателей в Париже.

Непривычное чувство охватило Сильвию. Перед ней стоял человек далеко не первого ряда среди их американской Братии, едва ей знакомый, но он был читателем ее библиотеки и покупателем ее лавки и хотел помочь ей подняться с земли и отряхнуться от пыли. Комок в горле едва позволял Сильвии говорить.