Книжный на левом берегу Сены

Событие прошло на ура, что вскружило головы всем друзьям, старым и новым, кто присутствовал при французском дебюте романа Джойса. Сильвия с Адриенной покинули компанию около полуночи, оставив самого Джойса, Эрнеста и еще с дюжину человек кутить до рассвета.

— Подумать только, а ведь кто-то сомневался насчет того вечера, говорил, это безумие. — Сильвия любила подтрунивать над Эрнестом. Для нее он стал теперь вроде брата или кузена. И она никогда не обижалась на его поддразнивания.

— Разве можно меня винить? Ничего себе, устроить дебют роману, который написан на английском, причем даже не самому роману, а малюсенькому его кусочку в переводе на французский, да еще в лавке франкоязычных книг, притом что английская лавка, как и сам издатель романа, не где-нибудь, а всего-то через улицу. А безумец при этом я?!

— Но получилось же, разве нет?

— Получилось. Вашими с Адриенной трудами.

— В общем, мы хотели отдать дань тому, что Джойс влился в местное литературное сообщество. Вы с ним здесь редкие птицы, сами знаете, вы оба говорите по-французски и у вас в друзьях Ларбо, и Жид, и Бенуа-Мешен. А сколько американцев и британцев говорят только на своем языке и держатся сами по себе.

— Им же хуже.

— Oui.

Он нахмурился.

— Прошлым вечером, должен признаться, я чертовски завидовал.

Сильвия только рассмеялась.

— Помилуйте, Эрнест, Джойс старше вас почти на двадцать лет.

— Да, и был старше лет на десять, когда опубликовал своих «Дублинцев», — тут же выпалил Эрнест, и Сильвия поняла: он не в первый раз задумался об этом и уже какое-то время оценивает свои достижения относительно успеха других писателей — что напомнило Сильвии строку Элиота о Пруфроке, который «жизнь притерпелся ложечкой цедить»[104]. Ну а почему бы и нет? В Эрнесте пылает дух соперничества; и возможно, сравнения подстегивают его работать еще усерднее.

— На днях Хэдли говорила мне, что теперь у вас получаются великолепные рассказы. По-настоящему свежие и волнующие. И это дорогого стоит.

— Надеюсь, что так. Но знаете, нелегко, когда рядом с тобой Стайн, и Джойс, и Паунд. Я жажду писать хорошо и сказать что-то новое, но на их фоне с трудом верится, что это вообще возможно.

— Думаю, лучше, чтобы вы делали что-то другое, свое и непохожее на то, что делают Джойс и другие. — Вот чего я никак не пойму — как быть Сильвией Бич перед лицом Шопен, Уитмена и Джойса.

— Что ж, раз вы так считаете… Вы одна из немногих, чье мнение мне действительно важно.

— Ваши слова для меня много значат.

Каждый из них занялся своими делами в лавке, но через несколько минут Сильвию вдруг осенило, что этот молодой боксер, журналист, бывший водитель скорой помощи, человек, не по годам хорошо узнавший мир, мог бы чем-нибудь помочь ей с проблемой, которая все больше занимала и тревожила ее.

— Эрнест, — тихо позвала Сильвия, хотя в лавке топтались посетители, — я все думаю, вдруг вы могли бы пособить мне с одним делом.

— Если это в моих силах, то обязательно.

— Видите ли, мне надо придумать, как нелегально переправить в Соединенные Штаты экземпляры книги Джойса. Сначала их нужно перевезти через границу, а потом в целости и сохранности доставить в руки людям, которые немало за них заплатили. На карту поставлена репутация «Шекспира и компании».

— Интересно, почему вы не скажете, что на кону ваша репутация, Сильвия?

— Ах, да что там я. Моя лавка — вот что имеет значение.

— От всего сердца с вами не согласен, — улыбнулся Эрнест. — И как раз поэтому сделаю все, что в моих силах, чтобы помочь вам. Думаю, я знаю кое-кого, кто мог бы пригодиться. Дайте мне время до конца праздников, хорошо?

— Спасибо вам большое.

— Счастливого Рождества, Сильвия.

— Счастливого Рождества, Эрнест.

Подходил к концу 1921 год. Пока Киприан со своими друзьями из театра и с киносъемок вовсю развлекалась на парижских вечеринках, Сильвия тихо проводила праздники с Адриенной и ее родителями в деревне, и каждый зимний вечер их согревали рычавший в камине огонь и ароматный глинтвейн. Они с Адриенной покоряли гору книг, которые привезли с собой, на кушетке под ворохом одеял, а иногда у них в ногах устраивался Мусс, добродушный пастуший пес, согревая их своим тяжелым шерстяным телом.

— Как бы мне хотелось завести собаку в «Шекспире и компании», — мечтательно произнесла Сильвия, лениво перебирая завитки на голове Мусса.

— А кто тебе мешает? Заведи, — ответила Адриенна.

— Ты забываешь, что наш корявый Иисус их до смерти боится.

— И лучшее, что помогло бы ему победить свой страх, так это подружиться с собакой.

— Может, и так… но только после того, как «Улисс» выйдет в свет.

— С’est vrai[105]. Не хотелось бы спугнуть его финальный взрыв вдохновения. Ради твоего же блага.