Книжный в сердце Парижа

Но это невозможно. Естественно, я не могу позволить себе пропустить еще один рабочий день. Я бронирую место на завтра.

«Дорогая, мне жаль, что так получилось. Не могла бы ты все же взглянуть на исследование рынка и отчет из лаборатории и прислать мне несколько предложений?» – пишет Вероника.

Да, конечно.

Мне льстит, что она интересуется моим мнением. В офисе у меня часто создается впечатление, будто она делает это только потому, что я сижу перед ней, как золотистый ретривер в ожидании, когда ему бросят палку. Как заботливая хозяйка, она никогда не бросает слишком далеко, и, когда я приношу палку обратно, она едва благодарит меня. Я могу быть полезной и отсюда, говорю я себе, но мне нужны пространство и тишина, чтобы сосредоточиться. Кто смог бы решить судоку в такой ситуации? Я сделаю это позже, когда останусь одна.

Сегодня снова солнечный день и дует теплый ветерок. Передо мной, размахивая руками и отпуская громкие шутки, быстро следуют Бен, Юлия и Виктор. Я обнимаю взглядом Нотр-Дам, дышу Парижем. Я чувствую себя одинокой, но при этом ощущаю себя частью сообщества. Только когда мы переходим мост, я понимаю, что даже не обратила внимания на его высоту. Мне приходит на ум Генри Миллер: пансионы с клопами, где он проводил свои дни, его «жизнь с риском стать каннибалом». Интересно, что подумала бы об этом тетя?

Лестница на станции «Сите» как будто ведет к центру Земли. Когда мы заходим внутрь, все трое перепрыгивают через турникет. Я собиралась купить билет, но мои спутники уже исчезли в конце коридора. Я оглядываюсь по сторонам и, удостоверившись, что никто не смотрит, тоже перемахиваю через перекладину. Прилив адреналина придает мне сил, когда я пытаюсь догнать остальных. Бен купил букет красных роз и четыре круассана, которые мы съедаем на платформе.

16

Пер-Лашез больше похоже на парк, чем на кладбище. Карта у входа помогает нам сориентироваться. Здесь похоронено множество знаменитостей: Мария Каллас, Пруст, Модильяни, Джим Моррисон, Колетт, Камю, Оскар Уайльд…

Надгробия имеют форму храмов и домов, многие из них украшены статуями. Здесь царит готическая, спокойная атмосфера. Я стараюсь не сравнивать это место с кладбищем моего брата, стараюсь не думать о том, что мы поедем туда второго июля. И меня охватывает грусть, когда я слышу негромкое пение Юлии:

– Когда он обнимает меня… и шепчет мне на ухо, я вижу жизнь в розовом цвете…

Мы ищем могилу Эдит Пиаф. Я следую за своими новыми друзьями – перекати-поле по мощеным дорожкам в обрамлении каштановых деревьев.

– Он говорит мне о любви, это простые, повседневные слова, и со мною что-то происходит… – Бен тоже запевает густым баритоном. – В мое сердце вошла частичка счастья, и я знаю тому причину…

Солнце пробивается сквозь изумрудные листья и освещает мрамор надгробий, излучая тепло. Сладкие ноты песни эхом разносятся по кладбищу.

«В жизни я для него, он для меня. Он мне это сказал, поклялся на всю жизнь…»

Я чувствую себя камнем, чувствую себя солнцем, чувствую себя деревом. На мгновение я даже не понимаю, как меня зовут. Да, собственно, и не хочу понимать.

Мне кажется, я плыву в каком-то далеком измерении, безо всяких ориентиров.

«И с тех пор, как я заметила его, я чувствую, как в моей груди бьется сердце…»

Мы прошлись по множеству дорожек, пока не оказались в дальнем углу кладбища. Внезапно перед нами открылся надгробный памятник Эдит Пиаф, выполненный из темного мрамора и покрытый цветами. Он не такой внушительный, как я ожидала, но в нем все равно есть что-то притягательное. Юлия предложила всем спеть хором. И я присоединяюсь, даже не зная слов, но ничуть при этом не стесняясь:

– Та-ра-ра-ра, на-на-на, я вижу жизнь в розовом цвете…

Бен кладет на могилу букет красных роз. Мы поем, на этот раз во весь голос:

– Он говорит мне о любви, это простые, повседневные слова, и со мною что-то происходит…