Книжный в сердце Парижа

В глубине души я продолжаю представлять сцену так, как она должна была произойти: я прихожу на станцию вовремя, сажусь в поезд, поднимаю чемодан на полку, прощаюсь с Виктором перед тем, как закроются двери. И уезжаю. Удаляющийся Париж, освещенные уличными фонарями рельсы во тьме ночи, французские поля и деревни. Проезжать тоннели, лежать на полке купе, пытаясь заснуть, на рассвете увидеть первые погруженные в туман дорожные знаки на итальянском языке: Турин, затем Милан. Выйти из поезда, помчаться в офис, на обед съесть японские блинчики со вкусом красной фасоли, остаться на ночь у Бернардо.

В действительности же ночной поезд уехал прямо у меня из-под носа. На несколько секунд я лишилась дара речи. Мы с Виктором застыли на платформе, провожая его глазами.

– Остановись! – кричала я. – Постой!

Но поезд не остановился. Что мне сказать родителям? Как объяснить это Бернардо? Как сообщить об этом на работе?

– …Возьмем, к примеру, бабуинов, – говорит Виктор. – В подростковом возрасте они покидают свою стаю и присоединяются к другой. Об этом написал профессор Сапольски, приматолог.

Я смотрю на него, пытаясь понять.

– Вот как это происходит: две стаи бабуинов встречаются на линии естественного раздела, например у реки. Одна здесь, другая там. Они агрессивно кричат друг на друга, пока не устанут. Молодой бабуин из одной стаи делает шаг навстречу другой. Он останавливается, делает два шага вперед и один назад – и так далее, пока не осмелится пересечь реку и немного посидеть рядом с новой стаей. На следующей неделе, когда две стаи опять встречаются, молодой бабуин проделывает то же самое, но в этот раз он остается рядом с другими бабуинами еще немного, после чего бежит обратно. В следующий раз, прежде чем в панике метнуться к маме, он несколько метров следует за новой стаей. И так происходит до тех пор, пока бабуин не находит в себе храбрости остаться.

– Что ты хочешь сказать этим, Виктор?

– Что я сделал все возможное, чтобы посадить тебя на этот поезд.

И это правда.

Понедельник

15

«Теперь, едва завидев даже крохи, я буду бросаться и сжирать их. Если главное – это жить, я буду жить, пусть даже мне придется стать каннибалом…»[50]

Я проснулась посреди ночи, охваченная беспокойством, и начала читать «Тропик Рака». Ловить момент, жить в ладу с собой и с миром. Что, собственно, и делают все здешние обитатели и что по непонятной причине удалось вчера и мне.

Прежде чем заснуть, я написала Бернардо, что опоздала на поезд, а матери – что не могу уехать из-за забастовки авиадиспетчеров. В обоих случаях я больше ничего не смогла добавить. Ни «люблю тебя», ни даже «до встречи». «Здесь чувствуешь себя будто в окопе», – подумала я. Это не настоящая жизнь; и пока моя миссия не будет выполнена, я – это не настоящая я.

Книжный магазин погружен в тишину, то и дело доносятся сопение и какие-то нечеткие сонные слова. Сидя у окна при свете уличных фонарей, сама того не замечая, я дохожу до середины романа Генри Миллера.

«Чепуха, – написал мне Виктор в качестве посвящения. – Мы еще увидимся».

С вокзала мы вернулись в «Шекспира и компанию» и обнаружили Юлию и Бена, сидящих на деревянной скамейке у входа. Он курил самокрутку, глядя вдаль, словно пытался разглядеть что-то на другом берегу Сены: может, свое будущее? Юлия, подтянув к себе колени, куталась в куртку, будто защищая Ноа.

Виктор присвистнул, я, немного смущаясь, неуверенно приблизилась к ним, таща за собой чемодан, но они посмотрели на меня с радостью, как будто я гонец, который принес какие-то хорошие новости. Почему им не безразлично, что я вернулась?

Виктор и Бен захотели спуститься к Сене и навестить Джона.

– Давай останемся в магазине? – предложила мне Юлия.

Мы поднялись в библиотеку. Заглянув в мою сумку, она увидела там печенье с предсказаниями.

– Развернем одно? – предложила она. – Ты съешь печенье, а я прочитаю записку.

Мне подумалось, что это ужасная идея: а вдруг она получит грустное послание? Но Юлия радостно, как ребенок, хлопала в ладоши, ее глаза светились надеждой. Она с волнением ждала, когда ей разрешат вытащить печенье.

Я держала перед ней открытую упаковку, молясь, чтобы она извлекла оттуда какую-нибудь обнадеживающую фразу. Если никто не видит, как вы едите это печенье, значит, оно низкокалорийно. Мне пришлось его съесть, и оно, конечно же, содержало кучу калорий, но я не жаловалась.

Лежа на полу, мы представляли себе, какой будет жизнь Ноа. Нам казалось, что это девочка. Мы видели, как она ползает вокруг книжного шкафа, тянет в рот упавшие с полок тома, играет с Колетт, спит в кабинете, свернувшись калачиком рядом с Юлией, а в будущем, сидя на берегу Сены, делает домашние задания, возможно, под руководством Джона. А когда вырастет, она покатится по миру, как ее родители.

– В ней уже все заложено, – сказала Юлия. – Ее жизнь уже написана и находится в ней, как кинолента.