Книжный вор

– Если уж ставить на еврея, – продолжил Папа вскоре, – так, по-моему, лучше на живого. – И с того дня завелся новый порядок.

Каждый вечер в комнате Мамы и Папы зажигали камин, и безмолвно появлялся Макс. Садился в углу, весь зажатый и озадаченный – не иначе, добротой этих людей, пыткой выживания и, больше, чем всем этим, великолепием тепла.

При плотно сдвинутых шторах он засыпал на полу, сунув под голову подушку, а пламя истаивало и превращалось в пепел.

Утром он возвращался в подвал.

Безгласный человек.

Еврейская крыса, назад в нору.

Пришло и прошло Рождество с привкусом новой опасности. Как и думали, Ганс-младший не приехал домой (равно облегчение и зловещее разочарование), но, как обычно, приехала Труди, и все прошло гладко.

*** СВОЙСТВА ГЛАДКОСТИ ***

Макс не показывался из подвала.

Труди приехала и уехала, ничего

не заподозрив.

Они решили, что Труди, при всем ее кротком поведении, довериться нельзя.

– Мы доверяем только тем, кому надо, – заявил Папа, – а это мы трое.

Была кое-какая лишняя еда – с извинениями перед Максом: не его, дескать, вера, но праздник есть праздник.

Тот не жаловался.

Какие у него могли быть основания?

Макс сказал, что он еврей по воспитанию, по крови, но теперь еврейство, как никогда прежде, ярлык – гибельная метка самой невезучей невезучести.

И тут же воспользовался случаем посочувствовать Хуберманам, что их сын не приехал домой. Папа ответил, что тут никто из них не властен.

– В конце концов, – сказал он, – ты и сам должен знать: юноша – еще мальчишка, а мальчишка имеет право заупрямиться.

На том и покончили.

Первые несколько недель у камина Макс оставался бессловесен. Теперь, когда он раз в неделю принимал нормальную ванну, Лизель увидела, что волосы у него – больше не гнездо из прутьев, а, скорее, шапка перьев, болтающихся с головы. Все еще стесняясь чужака, она шепотом сказала Папе:

– У него волосы как перья.

– Что? – Пламя заглушало слова.

– Я говорю, – снова зашептала она, склоняясь ближе, – у него волосы как перья…

Ганс Хуберман перевел взгляд на Макса и кивнул, соглашаясь. Не сомневаюсь, ему хотелось бы иметь такой глаз, как у этой девочки. Они и не догадывались, что Макс слышал каждое слово.

Иногда Макс приносил с собой «Майн кампф» и читал, сидя у огня и закипая от прочитанного. На третий раз Лизель в конце концов набралась храбрости и задала свой вопрос:

– Это – хорошая книга?

Макс поднял глаза от страниц, собрал пальцы в кулак и снова разжал их. Отмахнувшись от гнева, он улыбнулся девочке. Отвел назад свой перистый чуб, потом сбил его на глаза.

– Это лучшая книга на свете. – Посмотрел на Папу, потом на Лизель. – Она спасла мне жизнь.

Девочка передвинулась и скрестила ноги. И тихо спросила:

– А как?

И в гостиной по вечерам началось время историй. Рассказов тихих, едва слышных. Мозаика жизни еврейского уличного драчуна по кусочкам складывалась перед ними.

Иногда в голосе Макса Ванденбурга звучал юмор, хотя материальность этого голоса была сродни трению: будто камнем тихонько терли по огромному валуну. Местами его голос был глубок, местами расцарапан до дыр, а местами крошился совсем. Глубже всего он был в сожалении, а отламывался на кончике шутки или очередного Максова самоосуждения.

– Иисусе распятый! – такой была самая обычная реакция на рассказы Макса Ванденбурга, за которой обычно следовал вопрос.

*** ПРИМЕРНЫЕ ВОПРОСЫ ***

И сколько ты пробыл в той комнате?

А где сейчас Вальтер Куглер?

И ты не знаешь, что случилось с твоей семьей?

А куда ехала та храпунья?

Счет 10:3 не в твою пользу!

Чего ради ты и дальше с ним дрался?

Когда Лизель оглядывалась на события своей жизни, те вечера в гостиной оказывались едва ли не самыми яркими воспоминаниями. Она так и видела пламя, полыхающее на Максовом яично-скорлупном лице, и даже пробовала языком человеческий привкус его слов. Блюдо его спасения подавалось кусок за куском, будто Макс отрезал каждый от себя и подавал им на тарелке.

– Я такой черствый!

Говоря это, он поднял локоть, загораживая лицо рукой.

– Бросить своих. Явиться сюда. Подвергнуть вас всех опасности… – Изгнав из себя все, он взмолился. Его лицо было избито скорбью и отчаянием. – Извините меня. Вы мне верите? Извините меня, я так виноват, так…

Его руку лизнуло пламя, и Макс отдернул локоть.

Все молча смотрели на него, пока Папа не встал и не подошел к нему ближе. Сел рядом.

– Обжег локоть?

Однажды вечером Папа, Макс и Лизель сидели у огня. Мама была на кухне. Макс опять читал «Майн кампф».

– А знаешь что? – спросил Ганс. Он наклонился к огню. – Лизель вообще-то и сама неплохо читает. – Макс опустил книгу. – У вас с ней больше общего, чем на первый взгляд. – Папа оглянулся, не идет ли Роза. – Она тоже любит как следует подраться.

– Папа!