Кочевник

– Вспомни, в каком виде ты меня нашла. Они привезли меня в пустыню и оставили с колодкой на шее, чтобы я сошел с ума и забыл, кем был до этого. Если бы я не освободился и не ушел с того места, меня в конце концов заклевали бы стервятники. Вон, видишь, уже двое кружат над нами? Чуют мертвых, но им без разницы, кого жрать. И живого откушают с удовольствием. Машина эта, думаешь, для безмятежных прогулок по бескрайним просторам предназначена? Ага, щас! Загляни в кунг. Увидишь много интересного. Колодки, чтобы человека к стене приковать. Цепи, на которых можно подвесить. А можно крюк под ребро, и пусть висит-качается, сдыхает на весу. Или клещами язык ухватить и отрезать его, например. Я не знаю, что именно они этими причиндалами делали. Иди, загляни! Если хорошо приглядишься, найдешь засохшие пятна крови. Это то, что они не отмыли, хотя тут целая бочка воды есть. Кровь надо смывать, чтобы не воняло сильно, когда она тухнуть начнет от жары. Еще есть сомнения в том, что они плохие?

На лице Фань отразилось недоверие, и она смешно сдвинула брови.

– А ты кто?

– Таких вот преступников ловлю, – он мотнул головой в сторону покойников, – которые обычных людей убивают. А если не хотят идти туда, где их будут судить, тогда убиваю их сам. Эти трое из большой банды, которой командует человек по имени Иргаш. Слыхала про такого? Нет? Странно. Он очень известная личность в наших краях. Я преследовал его брата, который та еще сволочь и убил много хороших людей. Но меня они взяли раньше и хотели превратить в раба. И ты думаешь, что я должен был их просто напугать?

Фань некоторое время еще не сводила с него глаз, потом опустила пистолет и обессиленно уселась на землю на том же месте, где стояла до этого. Шал опустил ствол следом. Если что, попадет в голову.

– Что с тобой, девочка?

– Я запуталася. Тхин бу дон![33] Не снаю, каму велить. Испугалася тебя. Есе и меня убивать будес.

– Ха! Хотел бы убить, убил бы еще возле костра. Ложкой. Когда кашу ели.

Фань стрельнула глазами, но наткнулась на улыбку Шала. Он покивал головой.

– Или веткой саксаула. А чего вернулась? Когда пошла за вещами, могла убежать и не приходить.

– Ты дагнал бы на масыне. Думала сама тебя убить.

– Надо не думать, а стрелять. Раз сомневаешься. Ну что, будешь меня убивать?

– Нет.

– Ну, это нормально. Будем считать инцидент исчерпанным. Смотри, что я нашел! – Он обернулся в кунг и стукнул ладонью по бочке. – Вода! Много воды! Хочешь помыться?

– Я те, ваняю? – оторопела Фань.

– Не нюхал. Просто подумал, после песчаной бури запылилась, наверное, и пока вещи тащила, вспотела как лошадь Пржевальского. Вот и предложил. Но я не настаиваю. Твое тело – твое дело. А то пока я с машиной ковыряюсь, могла бы сполоснуться, пыль смыть. Дверь закроешь, тут вон защелка есть. И я у них мыло нашел, пока дознавательные инструменты перебирал. Продумано тут все. В полу отверстия, кровь смывать, воды целая бочка. Ну что?

Фань молчала и с сомнением на него посматривала, шевеля бровями и губами.

– Короче, – не выдержал Шал бессмысленных гляделок, – тебе вода нужна? Сама ты бочку не перевернешь, тут в ведро нужно наливать. Ну? Обещаю, подглядывать не буду!

– Давай, – кивнула Фань.

– Ну вот, а то сомневаешься, как троечница после девятого класса, идти учиться на повара или нет. Мойся пока, а я с машиной разберусь, там недолго. Потом тоже помоюсь, и поедем.

Шал плеснул воды в уже знакомое эмалированное ведро, достал из рундука обнаруженное мыло и, выпрыгнув из кунга, вручил его девушке.

– Купайся, но за буйки не заплывай.

Фань кивнула и молча полезла в кунг.

Шал обошел «шишигу» и за листом железа, прикрывающим бензобак, увидел какой-то сверток. Вытащив его на свет, обнаружил свою куртку, отобранную у него в пустыне. Молодец, Хызыр, берег, не работал в ней. Закинув ее в салон, Шал полез под кабину. Работы осталось немного, почти все сделали до него покойные каратели.

Раненый Амангельды оказался на редкость разговорчивым, причем особых методов воздействия применять не пришлось. Достаточно оказалось подвесить его к настенным кандалам и стукнуть по раненой руке, чтобы пришел в себя. То ли болевой шок сказался, то ли новый статус, совсем не похожий на привычное доминирующее положение. Мало кому понравится роль приговоренного к смерти, если до этого сам был вершителем чужих судеб. Хошь не хошь, а для смягчения своей участи придется рассказать все, что известно, если не мешает, конечно, идейность или, допустим, махровый патриотизм. Амангельды партизана строить из себя не стал и то, что поведал, заставило задуматься и пересмотреть все ранее намеченные планы.