Кочубей

— Отец комиссара — командир приданного нам батальона, он коммунист, он не останется, — сообщил начальник штаба.

— Ну и семья! — будто недовольным голосом проворчал комбриг, и с минуту длилось тягостное молчание.

Левая рука Кочубея — без перчатки, посиневшие пальцы порывисто теребят повод. Рою была понятна борьба в душе комбрига, он сочувствовал ему, и горячее чувство любви к Кочубею заливало сердце Роя. Комбриг скрипнул зубами, выкрикнул быстро и раздраженно:

— Оставить все семьи в Куршаве!

— Передать по колонне: все семьи оставить в Куршаве. Двенадцатилетний Кандыбин, шлепая по худой спине лошади вожжами, по-мужски грубо покрикивая на усталую коняку, выехал на обочину. Спрыгнул с узкого рундука, перегруженного домашним скарбом.

— Мама, ты не спишь?

— Нет, сыну, мне так затишней.

Мимо постукивали тавричанские брички со снарядами, провиантом, схватывалась поземка, и согбенную спину матери обвевали пушистые струйки снега.

— Все семьи остались в Куршаве, — передавалось исполнение приказания.

Может, и билась где безутешная мать или жена, заливая стремя слезами, но в партизанской сотне не так.

Поднял к седлу Свирид Гробовой пятилетнего Федора, закутанного в овчинную шубу, поцеловал в губы. Федька вырвался, недовольный и драчливый:

— Батя, пусти, задушишь.

Опустил сына на землю взводный Свирид Гробовой, прикоснулся тубами к пухленькой щеке.

— Прощай, Федька, Батько помнить будешь?

— Буду, — махнул тот непомерно тяжелым рукавом. Рядом — жена взводного Агафья, серьезная, только кусает губы.

— Будет тебе, Свирид, не расстраивай Федьку, — сказала она.

— Федька, параскж, дай другую щеку, — нагнулся Свирид,

— Она такая же, батя… — отмахнулся мальчонка. — Прощай, батя, привези гостинцы.

— Привезу… Прощай, Гашка!

Последний скромный и стыдливый взгляд жены. Последний поцелуй. Мимо проходили сотни.

Заплакала Марусенька
Свои ясны очи…

Свирид Гробовой догнал головную сотню, пристроился впереди своего взвода. Заметив, что все заняты своими думками, оглянулся… но разве увидишь оставшихся за метелью?

* * *

Командарм выводил армию из пределов Кубани на Терек. Кочубей, выделив часть конницы, охранял идущие на Георгиевск — Моздок поезда, загруженные ранеными, больными и армейским имуществом. Мелкие отряды Шкуро прорывались к магистрали, но напарывались на клинки кочубеевской конницы. Голова Кочубея повышалась в цене с каждыми сутками, пока сумма, обещанная белыми за его голову, не достигла настолько внушительной цифры, что, по всей вероятности, не хватило бы и тех «двух чувалов грошей», о которых любил говорить Кочубей.

XXXIII

Как ни крепился Кочубей, его окончательно сломила болезнь. Бригаду в Георгиевске принял Батышев.

Кочубея, черного от тифа, донесли на руках бойцы до поезда. Это был последний эшелон, уходивший из города. Приняли комбрига на залепленный снегом тендер. Мест больше не было. С комбригом взяли только Ахмета.

Поезд пополз к станции Прохладной.

— Где мои хлопцы? — метался Кочубей. — Где бригада?

— Бригада бьется с кадетом, — отвечали ему. — Где комиссар?

— Комиссара повезли в Моздок, — успокаивал Кочубея Ахмет, укутывая его.

Ахмет согревал его своим телом, и Кочубей засыпал.

Согласно приказу Кочубея бригада отступала вслед за поездом. В дороге Кочубея перевели в вагон; туда влезали оборванные, исхудалые друзья, сохранившие от прежнего блеска только оружие.

— Подымайся, батько, — хмуро просили они.

— Проклятая хвороба! — рычал Кочубей, силясь вскочить.

У изголовья больного оставался один Ахмет, и нельзя было установить, когда спал этот преданный телохранитель Кочубея.

Свистела метель. Поезда тоскливо кричали. По сторонам магистрали двигались широкой лентой разутые полки, спутав знамена. Ползли обозы. Путь устилался трупами людей и лошадей.

* * *

В Моздоке в вагоне больного появилась Наталья. Она ввела Настю.

Настя не могла держаться на ногах. Покачнувшись, она свалилась. Наталья прикрикнула на Ахмета, и он помог перенести жену комбрига на кучу тряпья, сваленного в углу.

— Сестра милосердная, — тихо позвал Кочубей, — як там бригада?

— Батышев же в бригаде.

— Знаю, шо не Бабиев. Дерутся як?

— Дерутся, — ответила Наталья, — кремни ребята, высекают искру.

Наталья провела холодной от мороза ладонью по его отросшим за время болезни волосам.

— Поправляйся, комбриг. Сотни ждут.

— Не позабыли? — оживился Кочубей.

— Беспокойный ты, — будто журя, сказала Наталья и поглядела на Кочубея ласково.

Что-то материнское было во взгляде Натальи. Может, почуял это и Кочубей. Закрыл глаза, улыбнулся.

— Ну, не задерживаю, давай до фронта, — сказал он мягко.

— Прощай, комбриг. Прощай, Настя. Поправляйтесь. Наталья прикоснулась губами ко лбу Кочубея, а Настю крепко поцеловала. Пошла к выходу. Из тамбура в распахнутую ею дверь ворвался холод, заклубившийся паром по вагону.

— Закрывай двери, — ругались бойцы, лежавшие на полу.

— Наталья! — окликнул вдогонку Кочубей. — Як Ураган?

— Хорош Ураган, — обернулась Наталья. — Если все с благополучием, то доскачу на твоем Урагане до самой Астрахани.

Вышла. Двери за ней захлопнулись.