Кочующая роза

— Сердце? Да как вам сказать… Стучит! — Тот озарился новой вспышкой огней. И казалось, огненные водопады текут по его плечам и рукам, он подставляет себя под эти раскаленные потоки. — Пока что стучит, — повторил он и отвлекся. Обернулся к подошедшему технику и что-то хрипло и зло ему выговаривал, тыча прокопченным пальцем в измызганную, истертую кальку.

Никифоров думал: близятся трудные дни. И он сам уже к ним готовился, глядя и на станцию, и на начальника стройки, глядел, пытаясь проникнуться знанием о нем, стать на минуту им самим, взять себе его огромное, его утомленное сердце. И всю сложность инженерных расчетов. И память о первых станциях, на которые тот явился еще юнцом и с тех пор кочевал по необъятным землям и весям, оставляя после себя океаны энергии, гулы несметных моторов. Станции укрупнялись и множились, и укрупнялся, рос его опыт. И теперь, в назревающие дни перегрузок, в дни предстоящих решений, Никифоров мог на него положиться, ждал помощи от него и совета. Вот только бы сердце его… Только бы сердце…

— Ты мне грунтовые воды опять напустишь? — орал сквозь визги электросварок начальник строительства, наступая на долговязого, в заношенной робе техника. — Почему, спрашиваю, фильтры не ставишь?

Тот, раскрыв рот, орал ему что-то в ответ сквозь стук пневмоблоков. И обоих их накрывало шатром из расплавленных брызг.

Глядя на них, на эти яркие брызги, Никифоров вдруг будто увидел Ольгу, волосы ее, напоенные светом. Она тогда вырывала из сухого соцветия пух, пускала на ветер, и легкие, невесомые звезды кружились, летели, пропадая на солнце, и ему казалось, что она засевает и этот луг, и далекие острова, и тот берег, и весь светлый речной разлив, и через год здесь будет белым-бело от пушистых, цветущих трав.

Они познакомились во время пожара, когда горела нефтебаза геологов и от взрыва цистерны текли и пылали по всей округе языки бензина, выжигали сухие кусты и траву, тянулись к жаркому, просмоленному еловому лесу. Красный пожарный вертолет будто плавал в дыму. Хлестала вода из разорванного шланга. А он, Никифоров, тогда еще молодой инженер, направлял людей с лопатами и ломами на ползущий огонь. Закопченный, обгорелый, кидал землю на пламя, рвал лопатой жесткие корни. Видел, как она, цепкая, ловкая, то исчезала в синеватых дымках, то снова возникала у самого трескучего жара с расширенными золотыми глазами.

Они возвращались вместе в поселок, и у книжного растресканного киоска среди справочников, пособий по сборке экскаваторов, памяток по технике безопасности он увидел книжку сказок с иллюстрациями Билибина. Купил ее, цветную, чудесную, перевитую стеблями и травами. Шли, переворачивая на ходу страницы, и среди коней, богатырей и драконов вдруг открылся им на листе фантастический град, златоверхий, в куполах, теремах, парящий среди лесов. Так и шли, касаясь друг друга руками, смотрели на град, обгоняемые вездеходами…

Никифоров словно очнулся от видения. Над ним проносилась красная кабина крана, связки блестящих труб. Крановщик, как вертолетчик, правил летящей машиной. Начальник строительства, озабоченно комкая кальку, положил под язык таблетку валидола.

В узкий прорыв из туч ударило на мгновение холодное солнце, зажгло сипеватую броню на реке. Радуга, упав размытой кометой, жгла застывшие в порту на рейде самоходки. Сухогрузы впритык стояли у причальной стенки, терлись железными бортами, красными ватерлиниями. Краны вертели стальными, кручеными жилами, вытягивали из трюмов оранжевые бульдозеры и мороженые бычьи туши.

Никифоров шел вдоль разгружавшихся судов вместе с начальником порта. В огромные трубы, связкой лежавшие у причала, хлестали сквозняки. В круглые жерла, застекленные воздухом и дождем, зеленели острова. Два грузчика, забившись в трубу, закусывали, шелуша копченую рыбу. Чешуя, подхваченная ветром, вылетала из раструба.

— Это же местничество, Николай Антонович, чистое местничество! — Начальник порта блестел кокардой с якорем. — Во, в самом центре у меня их причал! Краны у них простаивают, а у меня дни и ночи, ночи и дни! Я мостовиков христом богом прошу — отдайте! Будем централизованно вас обслуживать! А они не верят, перестраховываются: пусть лучше убогая стеночка, но своя. А у меня из-за них хаос! Как нож в сердце! Помогите, Николай Антонович, их отсюда выкурить!

Они шагали под ливнем мимо связок промасленного железа, панельных стен для жилых домов, контейнеров с домашним скарбом. Причал был до предела нагружен. МАЗы, взбивая щербатый бетон, увозили спешные грузы, а те все прибывали.

— Скорей бы нам колею подвели, состыковали бы порт с объектами. Маленько разгрузились бы. Сейчас на подходе караван еще единиц в тридцать. Как навалятся, куда их ставить?

Никифоров смотрел на гнутую, искривленную ударами о землю арматуру, на связку дощатых оконных рам, мокнущих, набухающих от сырости, на клепаный, с манометрами котел с глубокой вмятиной в борту, с горечью сказал:

— Рамы сюда завозить — они золотые выходят. А ты их под дождем гноишь. Ты говоришь, ЭВМ тебе в порт поставить! Ты думаешь, она тебе порядок наведет?