Кочующая роза

— Я вас собрал, оторвав от дел, ибо положение создается серьезное. Паводок, понаделавший бед весной, теперь отзывается потерей общего ритма, упущенным временем, разрывом в работе объектов. Пока не поздно, нам необходимо экстренно устранить разрывы, снова наладить стыковку объектов. Ибо, если возникнет брешь, а она готова возникнуть, в эту брешь потекут миллионы. Поэтому я хочу вас выслушать и понять вместе с вами, как расстроился сложный, с таким трудом достигнутый нами ритм, как нам снова его обрести.

Никифоров оглядывал их, сосредоточенных, краснолицых, будто ошпаренных этими дождями, ветрами, этими топями и хлюпающими небесами. И думал: вот они, его кадры, те, на кого должен он уповать, опираться, кто принял на себя этот город и несет, подставляя плечо каждый в своем месте, принимая страшное давление паводков, плывущих грунтов, парного бетона, изнашиваясь в этой работе.

Первым поднялся директор горнорудного комбината. Жилистый, долголицый, запеченный до черноты, с вывороченными, обветренными губами, в темном пиджаке, стискивавшем его короткое, налитое силой тело.

— Через четыре месяца, ровно по графику, я готов открывать разрез. Вы знаете, Николай Антонович, паводок нас почти не коснулся. Чуть дорогу помял, но мы ее подсыпали, до морозов простоит, а нет — мы всегда бетонные плиты сможем подбросить. «Пятитысячники» завезены, и идет полным ходом монтаж экскаваторов. За нами дело не станет. Лишь бы дали энергию и успели с мостом. Пусть мостовики пошевелятся. Они со своим мостом от колеи меня отрезают. Комбинат пустим в срок, а рудой начнем затовариваться. Именно здесь я вижу нестыковку: ГРЭС и мост, а за нас можно не волноваться, Николай Антонович.

Никифоров слушал директора с легким к нему отчуждением. Была в его словах вера в свое преимущество, в свою первую роль, роль комбината, вокруг которого создается город.

Никифоров давил в себе отчуждение, глядя на худое, костлявое лицо директора. Твердо знал, что увидит это лицо через несколько месяцев среди громогласных проломов разреза, оплетенного рельсами и проводами с гудящими тепловозами, с роторными «пятитысячниками», ломающими камень, выгрызающими черный пролом.

Вторым поднялся начальник строительства ГРЭС. Тучный, в толстом вязаном свитере, распиравшем пиджак, с болезненными отеками под глазами, с бобриком серо-седых волос.

— Я понимаю всю сложность момента, понимаю тревогу за ГРЭС. У нас все еще не начат монтаж агрегата. Пуск может быть сорван, если не сумеют забросить его к нам до конца навигации. Конечно, на крайний случай остается авиация, но все железо по воздуху не забросишь. Чего я боюсь? ЛЭП, первая очередь, разрушенная паводком, все еще не восстановлена. Это раз. Другое: из порта ко мне идут трубопроводы, другие блочные элементы. Я их хочу тут же монтировать, а они при перевалке разбиты. Приходится их ремонтировать, а это задержка во времени, да и сил сколько отвлекает… Что вы там, в порту, под пресс их, что ли, суете? Ненавидите вы нас там, что ли, в порту?

Никифоров, слушая сиплый, с одышкой голос начальника строительства ГРЭС, знал, что карманы его пиджака набиты нитроглицерином и валидолом, что на прошлой неделе его увезли со стройки в больницу с сердечным приступом. И должно быть, сейчас грудь его раскаляется от боли. Боль и тяжесть — это после построенных ГРЭС, возникавших в казахстанской степи и предгорьях Урала, у черты Полярного круга, боль и память об авралах и пусках, о бессонных ночах, когда в монолит уже врезан сияющий глаз агрегата, и форсунки вдувают огненный жар мазута, и в котле взбухает ревущий пар, и турбина рокочет, и инженеры трубками слушают шелест подшипников, и удар электричества в тысячи вольт, подхваченный медью подстанции, уносится к дальним заводам. И в каждой из этих ГРЭС остался малый кусочек сердца, бьется там на приборной доске крохотной красной стрелкой.

Секретарь горкома, слушая начальника строительства ГРЭС, все это чувствуя, думал: город растет, набухает, выдавливая себя из темной земли, выстраивая свои тяжелые, разномерные части. И как держать в работе ускользающее равновесие частей? Как им не дать разорваться, как свести в единое целое? Пусть каждый из тех, кто собрался, оглянется на соседа, соединится с ним своим искусством и опытом, войдет в сцепление с его скоростями и ритмами.

Поднялся начальник порта. Маленький, румяный, крепкий, в форменном кителе, белесый, с речной синевой в глазах. Говорил, запинаясь и окая, пряча покрасневшие руки.

— Вы знаете, Николай Антонович, как в паводок нас потрепало? Два причала залило. Где флот принимать? Мы и сгружали на грунт, а честно сказать, прямо валили! Лишь бы флот отпустить! Конечно, при разгрузке поломки… Я теперь мостовиков прошу: отдайте мне свой причал! Ко мне флот прибывает, поставить негде! По три в ряд к пирсу ставлю. А мостовики свой причал пустым держат! Вот он и есть тот пресс, который в порту стоит! А что кто-то кого ненавидит, это, по-моему, не тот разговор!