Код бикини (СИ)

уже не бредни о сгинувших пленных поляках. За такую историю вас не просто посадят. Вас бросят в камеру и на допросах выебут, высушат и матку вырвут. И никакая лагерная закалка вам не поможет, если, хе-хе, кованым сапогом по копчику...

Иванько уставился на нас немигающими желтыми глазами. Мой копчик сразу заныл, словно по нему на самом деле звезданули хромовым следовательским сапогом или резиновой палкой вертухая.

- Завали свой хлебальник, брателло, - вдруг тихо, но решительно произнесла Груня. Я понятия не имела, что она знает подобные выражения. - Не бери на понт, гнида мусорская. Ничего ты здесь не накнокаешь, потому как ничего у нас нет и не было. Ты эти байки оперу расскажи. И тогда посмотрим, про чьи старые дела вспомнят и кому матку вырвут.

- Зря вы так, - Иванько скривил губы и растоптал папиросный мундштук. - Я же как лучше хотел. Сели бы рядком да договорились ладком. Вам ведь все равно самим за кордон не прорваться. А у меня есть надежное окно.

Он поднялся с тумбы и добавил:

- Подумайте курьими своими мозгами. Глядишь, дойдет до вас, что я вам нужнее, чем вы мне.

В прихожей стукнула дверь.

Груня в волнении заходила по комнате. После моего возвращения из Венгрии мы ни разу не говорили с ней о кладе. Железный занавес казался преградой непреодолимой. Гибель Матиаса ощущалась, как наложенное на сокровища проклятие. Но сейчас в Груниных глазах появилось что-то новое. Она укрыла одеялом засыпавшую Грету и кивнула в сторону двери.

На улице Горького моросил дождь. Я открыла зонт, и Груня взяла меня под руку, плотно прижавшись теплым боком. На мгновение мне вспомнилась наше неожиданное, страстное соитие в Варнемюнде. Видимо, Груня подумала о том же, потому что тихо засмеялась и прижалась ко мне еще сильней.

- Ты помнишь? - горячо зашептала она. - Значит, все было не просто так. Это был перст божий. Он нам знак подавал, что богатство наше праведное.

- Не богохульствуй, Агриппина, - я попыталась от нее отстраниться, но она только крепче сжала мою руку. - Что может быть праведного в содомском грехе?

- Содомский грех только у мужиков бывает, - отмахнулась Груня. - А в нас тогда божий огонь вселился! Не зря же он генерала в лепешку раздавил, а клад нам отдал. И в койку нас вместе свел, чтобы мы это как клятву запомнили...

- Вот уж не ожидала от тебя такой метафоричности, - засмеялась я. - Ну хорошо, допустим ты права, а дальше-то что? Почему бы боженьке не подсказать нам, как завладеть его милостивым подарком?

- Вот и подсказывает! - воскликнула Груня. - Не зря же он нам Иванько прислал!

- Иванько нам черт прислал, - возразила я. - Уж не хочешь ли ты взять и все рассказать матерому энкаведешнику? Тут-то нам и будет полный кирдык.

- Неужели мы, две бабы, одному мужику глаза не отведем? Пусть он хоть сто раз энкаведешник. Я чувствую, что все получится! Мне и так везет в жизни - с полковником, с квартирой этой, с Греточкой... Мне поперло, понимаешь?

- А мне не поперло, - отрезала я. - Я не хочу рисковать. Мне Венгрии хватило. Еще одной контузии я не перенесу. И в лагерь я больше не желаю. Я просто не выдержу второго пинка по копчику. Надо подождать. Не может же так вечно продолжаться. Когда-нибудь откроется и эта долбаная страна.

- Как ты не понимаешь! Эта страна открыта уже сейчас. Но только для немногих. А для всех она не откроется никогда! Чтобы забрать клад, надо стать этими немногими. Или использовать кого-то из них. Хотя бы и Иванько. Я черту готова отдаться, лишь бы выбраться отсюда.

- Так ты и вправду была с ним тогда в Варнемюнде? Зачем?

- Не могла с собой сладить после тебя. Такой ты во мне огонь разожгла, что мужика больше жизни захотелось. Да и его надо было успокоить...

Я мысленно произвела несложные арифметические вычисления, и меня осенило:

- Так это он отец Греты, а не Сыромятин?

Груня вплотную приникла ко мне и приложила палец к моим губам.

Я молчала. Груня схватила меня за руки. Ее глаза горели. В освещенном конусе уличного фонаря пролетали наполненные зеленым светом дождевые капли.

- Симочка, миленькая, - жалобно сказала она. - Надо же что-то делать...

- Да его, поди, уже и вовсе нет - вклада этого банковского, - я раздраженно отняла руки. - Пропал давно или государству сдали.

- Нет... - покачала головой Груня. - У них ничего не пропадает. Тонкостей я ихних, конечно, не знаю, но порядки буржуйские середкой чувствую. У них если мое, то мое, никто не отнимет. А если отнимет, то найдут и назад вернут. Звериный оскал капитализма называется. Я так хорошо себе его представляю - огромная псина с тремя клыкастыми мордами стережет мешки с золотом, и один из этих мешков - мой...

- Это ты в детстве Цербера на картинке видела. Он охраняет выход из Аида - царства мертвых. Чтобы ни один покойник не мог к живым пробраться.

- Боже мой! - воскликнула Груня. - Да это же как раз про нашу

замечательную страну мертвяков!

- Вот именно. Отсюда ни один не выберется. И никакой Геракл не поможет.