И привычные эти рассуждения стали уже обыденными и неинтересными. Так подумаешь — как зубы почистишь. Без анализа. Наспех. И забудешь.
“Тебе еще повезло. Муж, дети, работа. А сколько таких…”
Ну, дальше понятно. Да, все хорошо. Но от этого еще больше хотелось сбежать.
Магазин размещался в подвальчике. В центре города — все магазины и рестораны находились почему-то в подвалах. И каждый раз, спускаясь в этот низ с искусственным светом, Нина превозмогала сильное отвращение к этой тесноте, к давке у единственной кассы. К продуктам, которые казались здесь все просроченными. Это было конечно же не так. Но Нина задыхалась здесь от нехватки простора и объемности людского наличия.
Загрузив покупки в корзинку с захватанными ручками, она покорно встала в очередь в кассу. Сзади какие-то молодые люди с пивом грохотали смехом, обсуждая какие-то компьютерные игры. Для связки слов, не чураясь, прибегали к мату. Нина оглянулась было на них. Куда там до понимания своей невоспитанности. Она была для них ниже прилавка.
Очередь тормознулась. Какие-то бабка с дедкой, что-то спрашивали у кассирши. Медленно считали деньги. Дед был в ушанке, смешно подвязанной под подбородком.
Нина старалась не слушать матерный бред пацанов сзади, подумала:
“Вот было бы славно, чудно, чтобы все вдруг изменилось. Раз — и нет этого всего серого прищура очереди, невзрачности магазина, балбесов сзади”.
Пожилая чета у кассы все разбиралась с кассиром. И Нина, чтобы не слушать тихий ропот очереди, переключила взгляд вниз. Иногда взгляд вниз призывал смирение и сдерживал раздражение.
И тут на грязном затоптанном полу Нина увидела варежку. Связанную из грубой пряжи, с узором и орнаментом, она забытой лежала под ногами старухи. Бедная женщина. Кто сейчас носит такие рукавицы? Совсем обнищал народ. Она подняла глаза и увидела вторую рукавичку на старухе у кассы. Которая застегивала кошелек. Наконец, рассчитавшись.
Нина наклонилась и подняла варежку.
— Вы уронили.
Старуха даже не посмотрела на неё. Глухая, наверное.
— Вы уронили! — громче сказала Нина. Но старуха не повернула головы. Она поправляла на старике шарф.
Тогда Нина достаточно бесцеремонно потянула её за рукав пальто. Та наконец оглянулась.
— Это ваше, — утвердительно и уже зло сказала Нина, протянув ей варежку.
Старуха неожиданно улыбнулась, взяла варежку и, как Нине показалось, с каким-то изысканным реверансом поклонилась ей.
— Мерси! — сказала она.
И от этого кроткого приветливого “Мерси" разом вспыхнул свет в темном магазинчике. Как будто зажгли огромную люстру. И очередь разом замолчала. И выветрился мат.
Или Нине показалось.
Старушка взяла рукавицу, надела её необыкновенно изящно, как будто это была перчатка на бале, и не спеша вышла со своим стариком под руку из магазина.
Нина быстро рассчиталась и покинула подвальчик. В её голове все еще жило набатом это тихое, пришлое из далека, чужеродное “Мерси”.
Ну, конечно-же! Нина бежала по ледяным буграм улицы и боялась потерять это состояние человека, нашедшего клад, сокровище. Она боялась потерять послевкусие этого “Мерси”. Это был ключ ко всему забытому, ко всему новому, другому, что оно произойдет, Нина не сомневалась.
И она поняла сейчас, что ей нужно учиться многому, чтобы вот с таким достоинством уметь носить грубые варежки, чтобы и она могла всем своим, и какой-нибудь незнакомой уставшей домохозяйке, когда-нибудь изменить жизнь своим вот таким восхитительным “Мерси”.
А что с ней произошло уже чудо, Нинон не сомневалась.
Инакомыслие
Этот переулок в городе был волшебным, немного мистическим, но уж точно — кусочком непостижимой желанной Европы. И назывался он “Шведским”, и посольство здесь находилось недостижимой для него вольной страны. По переулку щеголяли известные композиторы, музыканты, художники, чьи физиономии мелькали на экране многих каналов и легко узнавались в узком пространстве брусчатной короткой улочки. Тротуар здесь был настолько узок, что приходилось вжиматься в стены домов, которые тоже поражали своей чистотой и сиятельностью, и необычными марками автомобилей у посольства.