Код Независимости

И тут же утешил себя. А что расспрашивать? Все было видно и пояснено. Малярный окрас все объяснял. Яков Павлович подумал, что время и его окрасило в его цвет. Только Яков Павлович не мог подобрать ему название. Да, и Яков Павлович затруднился бы оценить свой колер. Что-то ближе к бледно-серому, цвета сумерек. На него никто не потратил хоть немного яркого клоунского цвета. Яков Павлович вдруг порадовался за свой бывший инструмент. Пусть красный и глупо выглядит в бумажном оригинале, но у него был тапёр. И будет всегда, как и тот прекрасный тихий звук в нем, который так легко и сразу узнал сегодня Яков Павлович.

Вечером, ложась спать на узкий свой диванчик, Яков Павлович вдруг без всякого перед собой лукавства, признался, что он, пожалуй, согласился бы надеть на себя красную кнопку носа рыжего клоуна и украсить себя грубым париком, если бы знал, чувствовал, что этим принесет хотя бы краткую радость и почувствует, через это, свою необходимость в этом мире.

Он вздохнул грустно и отвернулся от стенки, будто ждал, что ему это сейчас и предложат.

Но в комнате было тихо и безответно.

Яков Павлович так застеснялся крамольной своей такой мысли, что тут же и уснул в полном сочувствии себе.

Золотистая тетрадь,

2 июля 2022

Щегол

Двор этот назывался “колодцем”, больше был похож на узкую печную трубу, порывающуюся дотянуться до неба. В глухих стенах домов, которые образовали этот двор, было мало окон, и много кондиционеров. Только в самом углу по стене рос плющ, который как бы тоже тянулся к недостижимому, если жить в этом дворе, небу.

Двор был всегда темен и нелюбим жильцами. Он был так мал и узок, что в нем нельзя было поместить на ночную стоянку личное авто. И это было очень огорчительным и неудобным.

Люба тоже не любила свой двор. Она, правда, за свою жизнь в нем, пыталась высадить в бетонной какой-то емкости “анютины глазки”. Но глазки не прижились. Мало света, солнца, простора. Поэтому на живучесть плюща Люба смотрела с большим уважением и даже не ленилась поливать его из лейки, которую кто-то заботливо оставил у жизнелюбивого плюща.

Люба старалась покинуть нелюбимый свой двор и скрыться за его чугунными тяжелыми воротами, как вдруг воздух просто разорвало громким птичьим криком.

Люба сразу увидела яркого щегла, который в панике метался от стены к стене и не мог от испуга сообразить, как вылететь из этой узины. Он то метался от кондиционера к кондиционеру, то долетал до выступа кирпичной кладки. Но вылететь из двора не удавалось. До неба было далеко, птаху было не сообразить, как спастись.

Он шумно чирикал, устроил настоящий грай, но ему это не помогло.

Казалось, он просил о помощи и не понимал, в какую клетку он попал.

Любе стало жаль птицу и даже как-то страшно за нее.

Паника от щегла перелетела в нее, и она стала быстро думать, как помочь. Ничего не придумывалось и не помогалось.

Щегол продолжал верещать. Видно он был подлётышем и мало еще разбирался в каменных застройках. Плохо ориентировался в них. Ему было не осилить высоту пятиэтажного узкого дома, чтобы вылететь на свободу.

На крик и громкий щебет щегла вышел дворник из дворницкой. Из подвала вылезла красавица кошка, трехцветная и ничья. Хоть и пушистая, и хвостом важна. Она тоже внимательно отсматривала птичку, которая совсем уж уставшая, опустилась на асфальт возле плюща.

Люба топнула ногой, спугнула кошку, и спросила у дворника:

— Как ему улететь, этому щеглу? Надо бы помочь.

Дворник только пожал плечами.

— Сам улетит, если не дурак совсем. Вон же оно, небо! — он стукнул метлой по трубе.

Щегол от этого звука взмыл вверх и от страха перед этим грохотом долетел до крыши.

Люба обрадовалась. С крыши щегол сможет наверняка перелететь дом этот и долетит до ближайшего парка.

Она все еще слушала громкий щебет птицы, который раздавался уже сверху, и не так громко.

Люба не стала ждать конца этой истории и пошла по своим делам.

Однако пока она ходила по этим своим делам, из ее ушей не исчезал испуганный крик щегла. И она почувствовала весь ужас птички, которая одна, без всяких сородичей, оказалась в каменной западне чуждого ей мира.

Любе хорошо было знакомо это чувство одиночества, непонимания и покинутости. Иногда в кошмарном сне, она вот так ходила по улицам чужого города, навстречу вроде и шли люди, но все мимо, мимо. Она не могла вспомнить ни адреса, ни номера телефона. И никто ее не узнавал, и никому она не была знакома, и не нужна. Выход был один — вынырнуть из этого ужаса брошенности — проснуться! Как к небу этому щегленку взлететь. И почувствовать радость жизни и простора в ней.

Любе вдруг страшно стало возвращаться домой. Вдруг она опять услышит там во дворе беспомощный писк потерявшего в своей жизни ориентиры — щегла?

Но во дворе было тихо. Она даже постояла немного, прислушалась, не раздастся ли птичий крик о помощи. Но во дворе была тишина. Мяукнула только кошка, подошедшая к Любе за едой. Люба всегда несла для нее сосиску из магазина.

Люба подозрительно посмотрела на облизывающуюся кошку.

— Ты птаха не видела, надеюсь.