Код Розы

– Нет, я… Господи, да что ты! – Гарри смотрел ей прямо в глаза. – Ты чертовски умная, у меня просто дух захватывает. С тех самых пор, как я увидел, как ты взламываешь итальянскую «Энигму», я едва смею дышать рядом с тобой.

Бетт не знала, что тут можно сказать. Ей было двадцать шесть лет, и до сегодняшнего дня никто даже не пытался ее поцеловать. Никому это и в голову не приходило – ни в БП, ни в ее родном поселке. «Пришло бы, – сказала Маб, когда в последний раз подстригала Бетт, чтобы сохранить прическу под Веронику Лейк, – если бы ты не пыталась постоянно слиться с фоном».

«А мне нравится сливаться с фоном», – ответила ей тогда Бетт. Перспектива сходить с кем-то в кино или пару раз поцеловаться не казалась ей достаточно соблазнительной, чтобы перевесить все те мучения, которые, она знала, ей предстоят при попытке пообщаться на свидании с каким-то незнакомцем. У нее уже было все, чего ей хотелось: дом подальше от матери, работа, которую она любила больше жизни, Дилли Нокс, чудесные друзья и пес, который по ночам сворачивался калачиком у нее в ногах. Бетт никогда и не мечтала о большем. И уж точно даже помыслить не могла, что кто-то может ее желать. Губы по-прежнему горели. Поцелуй Гарри оказался просто потрясающим, и именно поэтому она почувствовала, как ее наполняет гнев. До сих пор тихая влюбленность в Гарри грела ее, словно тайный огонек, которому безопасно радуешься в одиночестве. А теперь все испорчено.

– Некрасиво с твоей стороны так меня дразнить, – сдержанно произнесла она, все еще ощущая его губы на своих губах и потому сгорая от стыда. – Это ужасно, когда человека дразнят тем, чего он не может получить.

– Я тебя не дразню. Если хочешь, я твой. – Голос Гарри был страшно усталым. – Просто не понимаю, на что я тебе. От меня так мало осталось, Бетт. Но все, что еще есть, – все это твое. – Он устремил взгляд на противоположный берег озера, потом на корпуса, и она догадалась, что пятизначные блоки снова начинают спиралью ввинчиваться в него, давить на плечи, что скоро эти плечи станут похожи на каменные стены. – И все это скорее умрет, чем причинит тебе боль.

И он отправился на свое рабочее место с таким видом, как будто шел на виселицу.

Глава 36

Моя милая девочка, – поспешно нацарапал Фрэнсис на бумаге со штемпелем министерства иностранных дел, – до вечера я не смогу уйти с работы. Загляни к своим, а потом возвращайся на мою квартиру и чувствуй себя как дома. Приду, как только освобожусь, – надеюсь, не настолько поздно, чтобы не успеть повалить тебя на мою чрезвычайно узкую кровать и проделать с тобой некоторые неприличные штуки, о которых я, вынужден признаться, мечтал прямо на рабочем месте.

Ф.

С губ Маб чуть не слетело грязное ругательство – сдержала лишь мысль, как это шокирует старенькую квартирную хозяйку мужа. Передав письмо, та стояла рядом с ней в несколько обшарпанном, но тем не менее с претензией на изящество коридоре, всем своим лицом выражая сочувствие.

– Видите ли, моя милая, он с час назад прислал эту записку. Велел дать его прелестной супруге ключ от комнаты, если она пожелает его дождаться.

«Да не хочу я ждать, – чуть не закричала Маб. – Хочу, чтобы он был здесь! Сейчас!»

Май уже прошел, а они с мужем почти не виделись с того уик-энда в Озерном крае. Всегда что-то не совпадало в расписании. Сначала Фрэнсиса почти на пять недель услали в Шотландию, даже дозвониться до него было нельзя. Потом спланировали провести уик-энд вдвоем – чтобы накопить двое суток увольнения, Маб пришлось проработать двенадцать дней подряд без выходных, – и все полетело к чертям из-за Стивенс из Морского корпуса, которая, рыдая, умолила Маб поменяться с ней сменами: «Джимми отправляют на Цейлон, это наш последний шанс увидеться!» Что тут скажешь? Конечно, будь Маб такой жестокосердной, как считали некоторые, можно было отказать, но она не сумела. Все-таки Фрэнсиса не посылали в опасные места, и когда война закончится, у них будет сколько угодно времени для себя, а кто знает, вернется ли живым с фронта жених заплаканной бедняжки Стивенс?

Так что за последние несколько месяцев Маб и Фрэнсис смогли встретиться лишь однажды, в вокзальном буфете между Лондоном и Блетчли, в окружении раздраженных официанток и орущих детей. Гам стоял такой, что они едва друг друга слышали. Пару раз они пытались завязать разговор – и бросали. Оставалось лишь держаться за руки поверх хромого столика и горько улыбаться. И не могла же Маб спросить мужа в этом шумном буфете: «Что ты думаешь о моем письме?»

После Кезика муж ответил на ее откровения короткой запиской: