Кодекс бесчестия. Неженский роман

Первые месяца два работы в министерстве Чернявин приходил домой за полночь, рявкал на дуру Лидку и валился спать. По вечерам бродил по пустеющему зданию, по кабинетам замов, начальников департаментов, присматривался, на кого сможет опереться, кого – просто использовать. Скляр поставил ему задачи решаемые. Внести две поправки в Лесной кодекс, обеспечить таможенные льготы Самбальскому ЦБК. Завел какую-то песню про то, что именно на Самбальском надо разворачивать производство мелованной бумаги. Это Чернявин уже слышал от Зайца. Но Заяц, понятное дело, – пустобрех. Так, оказывается, и этот конь в пальто – не лучше. Чушь полная, годами будут переговариваться с иностранцами, потом долгострой. А на фига, когда можно качать себе целлюлозу и качать? Таможенными льготами с его же помощью обложиться, и… через пять-шесть прокладок подставных фирм… Качать, не перекачать. И зачем нужна мелованная бумага непременно своя? Покупали всегда в Финляндии, никто и не парился. Всех устраивает. Но Скляру надо выпендриться, на международных форумах светиться. Ни в жизнь не сложит он такой проект. Но это не Чернявина забота.

Вот нарыть с помощью Росимущества нарушения приватизации Самбальского – задача понятная. Скляр тогда оставит старику-директору процентов десять, а остальное выкупит за треть цены. Старик мудрый, быстро все поймет. Лучше деньги, хоть и небольшие, чем от уголовки за немереные бабки отмазываться.

«Мне только надо найти нарушения при приватизации, а как Скляр у старика будет акции отбирать – не мой вопрос, – прикидывал Чернявин. – Все ж на на моих глазах происходило: я Листвянский акционировал, а старик – Самбальский. В одно и то же время, по одной и той же схеме. Известно, как он акции выкупал у администрации. А с «трудовым коллективом» вообще не парился. Отобрал у быдла ваучеры за тринадцатую зарплату и закрыл вопрос. А быдло и радо было, и ни одной жалобы на старика не настрочило. Вот и подумай, справедливо или нет? Зачем быдлу акции? Старик тоже не бог весть как ими распорядился, в комбинат за двадцать лет только крохи вкладывал, пару раз котлы менял, и этот… башмак австрийский недавно поставил. Комбинат лежит в грязи, а старик и ухом не ведет. А чего ему ушами возить-то, он же не Заяц…»

От этой мысли Чернявин развеселился.

Он уже без сожаления вспоминал свой Листвянский комбинат. Как крутился, изворачивался, вечно страшился прогадать, боялся попасть под раздачу… Какую раздачу? А хрен его знает. С такими, как Александров, Скляр и Жмужкин ухо всегда востро держать надо. А те, другие, помельче – они тоже, бля, не лучше. И каждый, главное дело, упирает на партнерство, на берегу договариваться предлагает, а в итоге все равно кидает.

В министерстве справедливей. Бумажки переложил, с сослужицами днем чай попил, на заседании поспал, приехал, наорал, чтоб министру все написали, погонялу над ними поставил, а вечером душевно с правильными мужиками поквасил. Народ спокойный… Молодежь, правда, шебутная, все роют носом. Кто за карьеру, кто бабки намывает. Не понимают, что им до таких, как Чернявин, еще расти и расти. Он сразу ставку на кадры постарше сделал, вокруг полтинника. Те его за своего признали, и хотя пока серьезных дел у Чернявина с ними не было, понимание в глазах читалось. С Чернявиным и попилить безопаснее будет, чем с этими шебутными, у которых шило в заднице, и никогда не знаешь, какой крендель они выкинут.

– Лида, – гаркнул он, войдя в дом. – В пятницу думаю мужиков с работы пригласить. Проставиться, прописаться на новой работке. Ты давай, чтоб все чин-чинарем. Чтоб сразу поняли, что практически к олигарху в дом попали. Но с душой, чтобы сразу увидели, что я им свой. Свой, понимаешь?

– Юра, – спросила Лида, – ты когда найдешь время о Маше поговорить?

– А что случилось? – встревожился Чернявин.

– Ничего особенного, но уже лето на носу. Осенью последний класс. Что с университетом будем делать?

– Какой университет? Пусть в консерваторию идет, а потом замуж выходит.

– Юра! Ее не возьмут в консерваторию. Очень прошу тебя, посмотри на вещи трезво.

– Если я решил – возьмут.

– Не хватает ей таланта для карьеры исполнителя. Не дано ей, пойми. И сама она не хочет.

– Как это у моей дочери таланта не хватает? Не соображаешь уже? Решим вопрос.

– Юра, пойми, она не хочет. Нет у нее достаточного дара и желания покорять публику. А публику не обманешь. Ты хочешь, чтобы она в оркестре играла?

– Хочет, не хочет… Какая публика, какое покорение?.. Кончит консерваторию, замуж выйдет и пусть детей растит. А на рояле для себя и мужика своего играет.

– Как ты не понимаешь, – Лида сжала руки. – Она боится к тебе подойти с этим. Она хочет в университет на исторический. Не нужна ей консерватория.

– А исторический нужен? Будет, как ты, библиотекарем?