Кодекс Снеговика

После полуночи настал черед выгула Прохора. Охранник Сергей снял со стены собачий повод и вышел из вагончика, застегивая на ходу пятнистую фуфайку.

Для собак при вагончике охранников была сооружена просторная и высокая, в человеческий рост, будка. Когда Сергей открыл ее, Прохор уже ждал его и нетерпеливо скреб лапами о землю. Это был любимый час пса. Остальную часть суток он вынужден был сидеть на привязи.

Байкал лежал в дальнем углу. Он никак не отреагировал на появление охранника. Миска с кашей возле него стояла нетронутой.

– Что же ты Байкалушка? – Сергей вошел в будку, пригнув голову, и ласково потрепал пса по холке. – Обиделся, что ли?

Байкал поднял на человека глаза. В них читалась острейшая печаль. У охранника защемило в груди.

– Потерпи несколько деньков. Потом все забудется, – сказал Сергей, отстегнул Прохора от цепи и прикрепил к его ошейнику повод.

– Я все передам ему, не беспокойся, – гавкнул Прохор и сходу рванулся в открытую дверь будки, так что Сергей едва не выпустил повод из рук.

Дверь закрылась. Байкал тяжело вздохнул, мотнул головой, звякнула постылая цепь.

Он вовсе не обижался. Ни на кого не обижался – даже на того мальчика, из-за которого он угодил на эту цепь. Просто им овладела досада, от которой не хотелось ни есть, ни пить, ни спать. Сидеть на цепи для него было самым страшным наказанием. Уж лучше три дня голодать, чем день неподвижно торчать в будке. Тем более, сейчас, когда в любую минуту может понадобиться его помощь.

– Мяу, – послышалось снаружи.

Байкал поднял голову. Это, конечно же, была Мяукала. Может быть, она что-то хочет сообщить ему? Он заскулил в ответ, хотя знал, что и ей не понять его. Без Снеговика они друг для друга были иностранцами. Что за глупость такая – наделить всех зверей разными языками? Кто это придумал?

На самом деле, Мяукала спросила:

– Если хочешь, я поймаю тебе мышь.

Она тоже не надеялась, что Байкал поймет ее. Пес ответил ей, как мог, но Мяукала не знала, сказал он «да» или «нет». Ей было искренне жаль Чудака. Она оценила его самоотверженность, хотя с ее, кошачьей, точки зрения, Байкал совершил очередную глупость, что еще раз подтвердило общее кошачье мнение о глупости всех собак…

Мяукала некоторое время потопталась возле будки, после чего пошла в сторону таджикского барака – в свой тепленький уголок.

Пробегая мимо Снеговика, Прохор замедлил шаг и разлаялся.

– Тише ты, охальник, – одернул его Сергей. – Разбудишь весь поселок.

Охранник натянул повод. Ему было и невдомек, что между Прохором и Снеговиком в эти несколько мгновений состоялся целый диалог.

– Привет, – сказал Прохор.

Снеговик был застигнут врасплох. Клыки пса даже на него наводили ужас.

– Привет, – ответил он. – Ты откуда знаешь про меня?

– Чудак мне все рассказал. Можешь рассчитывать на нас обоих. Когда придет время, мы освободимся от цепей. Я знаю способ.

– Хорошо. Только не лай, пожалуйста. Ты выдашь нас. Можешь просто думать, и я пойму тебя.

– О! – удивился пес. – Что такое думать?

– Думать – это значит молчать.

– Что такое молчать?

– Просто закрыть пасть. Не нужно звуков. Я слышу твои мысли и без них. Продолжай свой осмотр и думай.

– Ладно. Я молчу. Я думаю, – Прохор побежал вперед, таща за собой упирающегося Сергея. – Я уже думаю. Ты слышишь меня?

– Я слышу тебя. Продолжай думать дальше.

– Ну, так вот…, – пес снова остановился и на этот раз действительно глубоко задумался. – О! – понял он. – Я думаю, что мне не о чем больше думать. Я уже все тебе сказал, что хотел сказать. Чудак просил передать, что ты можешь рассчитывать на нас. Только сообщи, когда и где, и мы всех порвем на клочки. Это все, о чем я хотел подумать.

– Отлично, Прохор. Ты славно выполнил просьбу Чудака. Передай ему, чтобы не винил себя. Он поступил, как настоящий друг. Так и передай – как настоящий друг. Пусть не глупит и хорошо кушает. Его сила может пригодиться.

– Я все передам. Ты тоже не голодай, – напоследок ответил Прохор и, помчавшись по улице, скоро пересек тот рубеж, за которым его мысли могли быть доступны Снеговику только с привлечением резервной энергии. Сергей, едва сдерживал бег этого своенравного пса.

Глубокой ночью, когда все аборигены уже давно спали, а Снеговик слушал голоса деревьев, вернулся дятел.

Еще до его появления Снеговик почувствовал усталость – не свою, а чужую. Всегда, когда он чувствовал чью-то усталость, ему поначалу самому становилось жутковато, потому что чужая усталость напоминала ему о той Усталости, которая губила Снеговиков всего мира и безжалостно уменьшала их количество. Но впитав в себя чужую усталость, он ничего ужасного в ней не видел. Напротив, было в ней приятное ощущение выполненной работы и ожидание заслуженного отдыха. Что же тогда настоящая Усталость?