Кодекс целителя

– Виновата. Мне были приятны твои ухаживания, я восхищаюсь тобой как человеком. Ты красивый, образованный, талантливый, добрый, великодушный. Из тебя получится выдающийся дипломат и блестящий политик, я буду гордиться тем, что знакома с тобой.

– Но выбрала ты не меня, – выдохнул он вместе со слезами. – Почему? Почему не я, Мэй? Почему Тэйт, который только и делал, что грубил и насмехался?

У меня не было ответа.

– Я не знаю. Наверное, у наших богов извращённое чувство юмора.

Ирвин упал на колени – не опустился, а именно рухнул, – прижался к моей опущенной руке пылающей щекой.

– Мэй, подумай. Я не хочу говорить о том, что богат – это низко. Скажу лишь, что для тебя я готов на всё. Сделаю твою жизнь беззаботной и счастливой. Увезу, куда захочешь, стану, кем пожелаешь.

Я ждала фразы: «Тэйт тебе этого не даст», но благородство Ирвина никуда не делось. Он не позволил себе подчеркнуть разницу между своим состоянием и бедностью Тэйта, не сделал попытки обнять или поцеловать, беззвучно плакал у моих ног.

– Пожалуйста, Ирвин. Не надо. Я не стою твоих слёз.

Он поднял голову и заглянул в мои глаза.

– Ты его любишь?

– Да.

Ответ заставил его встать и вытереть слёзы – грубо, рукавом, забыв про платок в кармане.

– Тэйт мне самый близкий человек, Мэй. Он мой младший брат… и это не изменится. Только попроси его не подходить ко мне какое-то время. Боюсь, я сделаю что-нибудь, о чём потом пожалею.

Даже в таком взвинченном состоянии Ирвин не хлопнул дверью. Хотелось догнать его, самой броситься в ноги и умолять о прощении, но я не шевельнулась.

Любовь – жестокое чувство.

***

Снег залепил окно – мокрый, рыхлый. Я отвела взгляд. В Кирее в это время зеленели поля, распускались тюльпаны, зацветали сады. Больше всего меня угнетала бесконечная зима, не хватало тепла, ясного неба и солнца, не скрытого тучами.

Тяжёлые шаги Ардена не вызвали прежней дрожи. В какой-то момент его посещения перестали волновать. Я просто закрывала глаза и терпеливо переносила ласки. Мысли уносились далеко-далеко от неприятных прикосновений, механических движений и сопения мужа над моим телом.

– Ме-ей, крошка, как я соску-учился!

Уже от порога пахнуло вином. Арден опять был пьян. Полез со слюнявыми поцелуями, затем облапал живот.

– Сыночек мой, кровиночка… Скучал по папе?

Я безучастно начала раздеваться. Быстрее получит своё – быстрее уйдёт. Муж перехватил мои руки, обнял со спины, начал мусолить шею. Раньше я с отвращением отталкивала его, потом прекратила. Чтобы сопротивляться, нужно хоть что-то чувствовать, а с некоторых пор все мои чувства были с приставкой «без». Безысходность, безнадёжность, безразличие.

– Мей, а я тебе подарочек принёс! Смотри, какая красивая штучка! В цвет твоих глазок.

Кулон действительно был неплох – камень в оправе переливался от тёмно-синего к ярко-голубому и зелёному, редкая разновидность лабрадорита. Подношения Ардена заполнили всю шкатулку, которую он вручил мне в день обряда в храме. Я ни разу не примерила ни одно из них, даже не притрагивалась.

– Дай я сам надену на твою чудесную шейку. Богиня моя, красавица, Мей…

Арден вполне мог бы обхватить мою шею пальцами одной руки. Раньше я часто представляла, что произойдёт, если он даст волю своему гневу. Защитила бы меня беременность? Не уверена. В порыве ярости гидарцы становились неуправляемыми, я видела, как озверело, до полусмерти дрались мужчины в Орлисе.

Огромная ручища зацепилась за цепочку с подвеской с символом Отрешённого. Я перерыла всю палатку, но нашла подарок мамы. Соединила разорванные звенья зубами и носила, не снимая. Арден морщился, когда глядел на символ чужой веры, но ничего не говорил. Вплоть до сегодняшнего дня. Муж резко дёрнул, кожу царапнуло. В сжатом кулаке хрустнул металл.

– Отдай, – с нажимом произнесла я.

– Не-а, – пьяно ухмыльнулся Арден. – Попроси по-хорошему, крошка.

Вспыхнувшая на миг злость угасла. Я продолжила раздеваться. Муж в страсти не соизмерял силу, рваное бельё занимало отдельную полку в шкафу.

– Мей, – выдохнул он над ухом. – Мей… Ты не представляешь, кем ты стала для меня! Ну что мне для тебя сделать? Чем порадовать? Скажи, всё куплю! Родишь – в Ридо́н отвезу, там магазины не чета нашим. Только не молчи, прошу, хоть словечко мне скажи, улыбнись ласково.

Сжала зубы, развернулась, встала в позу, осторожно придерживая живот. С языка рвалось: «бери и убирайся!». Вместо оглаживающих липких ладоней я услышала судорожный всхлип.

– Колдунья… Бесы мне тебя подкинули. Знал бы – никогда б не тронул! Душу всю вытянула, сна лишила, моя и не моя. Отдаёшься – и всё равно чужая! Ребёнка моего под сердцем носишь, а в глаза не смотришь. Как мне всё исправить, Мей, как?! Пожалей ты меня, хочешь, на колени встану, в ногах буду валяться, лишь бы прощение вымолить!

– Верни мне мою жизнь, – сказала тихо, не оборачиваясь. – Хотя бы с того места, где ты её растоптал. Сделай так, чтобы никогда не было – ни насилия, ни этого ребёнка. Тогда я тебя прощу.