Кое-что из написанного

Как-то утром я работал в читальном зале Фонда над интервью П. П. П. Тут врывается Чокнутая, размахивая номером «Коррьере делла Сера». В этот день вышла рецензия на мою первую книгу. Книгу только-только опубликовали. Это и подлило масла в огонь ее неприкрытого сарказма. «Так-так, значит, наша потаскушка стала ЗНАМЕНИТОЙ!!! Ладно, ладно… Ведь она этого всегда хотела, разве нет? Войти в Ряды Избранных Засранцев… Тех, кто сделал это!!! А что может быть лучше для нашей потаскушки, чем писакать книжки? Утром она писакает, а вечером уписюкивается! Усмеюхивается!!!» Я усердно старался слушать ее так, как слушают нормального собеседника, но никогда ничего не понимал из того, что говорит Чокнутая. Даже обрывочные цитаты ее бредовых речей, дают лишь слабое представление, воспроизводят разве что далекий отблеск той неуправляемой магмы. И все же временами, именно в силу своей недоступности для понимания, отдельные ее фразы, казалось, попадали точно в цель, срывая покров с очередной лжи. Писать утром и упиваться написанным вечером… Какой ужас! Чокнутая была права. П. П. П. был не таков. Он не упивался. Молниеносный и точный как рисунок мастера дзен, у нее вышел идеальный портрет того, кто был мне противнее всего: борзописца-насмешника. Портрет итальянского литератора и его утех из подполья, утех мелкого беса. Чокнутая и впрямь обладала даром видеть слабые стороны людей, настолько слабые, что сами ее жертвы не замечали их за собой. Мое пребывание в Фонде Пазолини к тому времени подходило к концу. Пора было отдавать в печать эти интервью, чтобы получить государственный грант. На днях я должен был показать Лауре план-проспект будущей книги. Я знал, мне будет явно не до смеха; на этом все игры кончатся. Однако мы перенесли это дело на потом. Сначала нам предстояла одна необычная командировка. «Нефть» перевели на греческий. Чтобы отметить это событие, Лаура будет читать его стихи в Афинах и Салониках. В те же дни силами Фонда в разных местах откроются фотовыставки, посвященные фильмам П. П. П. В заключение пройдут конференции. Лаура включила меня в программу с докладом о «Нефти» вместо кого-то, кто отказался в последний момент («Ты же теперь ЗНАМЕНИТОСТЬ, верно? Вот и утрешь там всем нос!!!»). С нами должен был ехать Массимо Фузилло, очень серьезный исследователь, университетский преподаватель и друг Вальтера Сити. Он будет говорить о «Медее», а впоследствии напишет фундаментальный труд «Греция от Пазолини». В довершение компании с нами оказался некто, откопанный Лаурой неизвестно где, французский семиолог, лишенный всяческих эмоций. Он говорил монотонным голосом о signes — знаках Пазолини, signes du moi — знаках «я» и signes не знаю чего еще. Семиолог зачитывал целыми страницами свое бесконечное эссе, которое ровным счетом ничего не значило за пределами его собственной головы[24]. Так моя уникальная практика или школа жизни, которую я проходил под знаком Чокнутой, привела меня, пока я огибал мыс своего тридцатилетия, в Грецию, к своей завершающей стадии.

Охваченный этими чарами, дионисический мечтатель видит себя сатиром и затем, как сатир, видит бога, т. е. в своем превращении зрит новое видение вне себя, как аполлоническое восполнение его состояния. С этим новым видением драма достигает своего завершения.

Фридрих Ницше. Рождение трагедии из духа музыки

(Перевод Г. Рачинского)