Кофе на утреннем небе

– Я думала, что у женщин только климакс бывает.

– Нет, не только, кризисы тоже. Только если климакс – это хроническое, то кризис – климатическое. Когда возраст уже чувствуешь, а живёшь по-прежнему средне.

– И что с ним делать? – пыталась найти границу кризиса в своей жизни Марина.

– Налаживать свой климат, создавать себе весну. Женщине тоже необходимо чем-то заниматься. Процесс должен быть творческим. Важно, чтобы он приносил и удовольствие, и деньги.

– Ты про мужа?

* * *

– Мы – это две параллельные линии жизни, которые то сходятся, то расходятся. Параллели всегда будут независимы, они будут следить друг за другом и мчаться на перегонки. Это будут большие гонки одной большой любви и даже фотофиниш не сможет определить в итоге, кто же из нас победил, и кому пить шампанское из кубка счастья. Я не знаю, зачем я звоню, мы же вроде уже всё решили поставили жирную точку.

– Вот и я думаю, зачем? – слышал я добрый голос Марины в трубке. Он был встревожен, он провоцировал её слух на надежду.

– Почему бы не запятую, могли бы ещё звонить, обнаружив нехватку друг друга, – согласился я. Мне захотелось увидеть сейчас Марину, обнять, извиниться, наверное, даже. Нет, не оправдываться. Я хорошо помнил слова своего отца: «Никогда не оправдывайся, всё, что ты сказал, написал, сделал в конечном итоге будет использовано против тебя, всё, что ты утаил, не сказал, не сделал, будет в конечном итоге направлено против тебя, всё, что ты сделаешь, скажешь, напишешь, будет лишь оправданием, оправданием усеяна ложь». Именно оправданием я занимался в то время, как жил с Мариной, теперь я хотел бы извиниться, за то, что мучал её так долго, не ушёл раньше.

– Ты не думай, я не собираюсь тянуть тебя в прошлое. Но у меня есть одна только просьба – пришли мне вторую часть вашей книги. Без неё мне не разобраться в некоторых деталях.

– Хорошо. Может быть.

«В женщину, как и в реку, нельзя войти дважды, она всегда разная: тебя не оставят равнодушными её водопады желаний, всплески капризов и лагуны чувств. Будучи уверенным, что это твоя женщина, не бойся – иди вброд, даже если утонешь, то только в её любви, – знал я уже, что не буду ничего отправлять. – Прошлого нет, зачем его поощрять».

Часть 2

Непонимание царило не только внутри меня, но и на улице. Погода не хотела понимать людей. У погоды явно не было настроения, что-то её мучало. Она испортилась. От улицы несло дождём. Того и гляди разрыдается, однако что-то мешало разреветься как следует, на всю катушку, она всхлипывала резкими порывами ветра. Бросая в лицо мне сушёные листья открыток с видами осени.

Что делать человеку, когда ему плохо, он в заднице? Остаётся только писать стихи, делая это неосознанно. Да, жаль, я не поэт. Я делал бы это. Мы не отдаём себе отчёта в том что, самое искреннее самое нежное рождается в говёные дни, но стихи остаются стихами, а жизнь потихоньку превращается в повествование, только следы протечки зрелых мыслей сквозь потолок квартиры, где даже пыли нет, вещи покрыты толстым слоем быта, где осень желательно поздняя, весна обязательно ранняя, когда ты всё ещё одержим чьей-то жизнью. Перекраиваешь шрам за шрамом натуральную кожу своей, чтобы влезть в шкуру чужую с желанием согреться, хотя шкурка таких интересов едва ли сделает твою жизнь теплей, она как ни крути ни изворачивайся – прозябание, склонное к потере разума, доброты, да и самого себя, где шаг вперёд измученный колебанием, немедленно превращается в шаг назад. Я вспомнил Томаса, который стоя на сцене отвечал на вопросы публики:

– Вы так пишете странно, что же вас вдохновляет?

– По-разному: то погода, то настроение, дождь, похмелье и головная боль, дрожь случайных звонков, потерянный под диваном носок, кот, которого давно уже нету, порой даже посуда в раковине имеет свой вес, усталость метро, снова кот, диван, окно, сигарета, чьё-то мужество, но в первую очередь женственность, её отчаянный безнравственный секс.

– Так всё же что больше, любовь или погода?

– Любовь – это и есть погода: порой солнечна, чаще капризна, местами и вовсе безответна, стоит только понадеяться на прогнозы.

Я сбежал из Питера, сбежал от себя, от женщины, от погоды. Словно перелётную птицу меня сдуло, туда, где тепло. Я сколотил стаю своих мыслей и улетел на несколько дней на Кавказ, проведать родителей. Прилетел на юг, будто вошёл в прозрачное облако. Несмотря на осень, здесь ещё было тепло, пустынно и безмятежно. Я надел на себя море, а сверху ещё сомбреро горных вершин. Так и гулял днями напролёт.

Закат выливал последние капли красного сухого в лазурный бокал уютной хрустальной бухты, осколки стеклянные с чувством разбросаны по поверхности моря, в них уходящее солнце фехтует на шпагах лучей и не спеша, волна за волной, шаг за шагом, стирает с песка следы уходящего лета. Море было чёрное, песок грязный.

– Как красиво, – сказала пожилая женщина, которую вела под руку девушка, по-видимому, дочь. Они на мгновение разлучили мой слух и мой взгляд с морем.

– Да красиво и грустно, – согласилась дочь.