Кофейные истории

В «Старом гнезде» известие о том, что мне достались сразу семь билетов, произвело фурор. Миссис Скаровски закатывала глаза, ахала, а под конец даже сочинила сонет «О дарах Удачи», который начинался так: «Кто коронован был Удачею Царицей, тот семикратно обретёт добро». Луи ла Рон, который только что явился и толком не разобрался в ситуации, тут же откликнулся пародией: «Кто был покусан охромевшею ослицей, тот должен опасаться и коров». Когда он понял, что случайно уколол меня, то страшно смутился, поэтесса не упустила случая всадить ему метафорическую шпильку остроумия промеж глаз, и разгорелась нешуточная битва. Гости поддерживали то одну, то другую сторону, кто-то подзуживал спорщиков, кто-то делал ставки – словом, все прекрасно проводили время.

Примерно в половине второго Мадлен подошла ко мне и шепнула:

– Там пришёл один джентльмен, с чёрного хода… Сказал, что ему не назначено, но что вы его обязательно примете.

Я нахмурилась, мысленно перелистывая своё расписание:

– И как же его зовут?

– Он не представился. Совсем. – На лице Мэдди читалось неодобрение, а речь её стала отрывистой и твёрдой – в минуты волнения побеждённый было недуг напоминал о себе. – Но он хотел пройти на кухню. Говорит с акцентом, но бегло.

– Наверное, это повар-марсовиец, Рене Мирей, – догадалась я. – Проводи его в комнату для отдыха и скажи, чтобы он подождал.

Мэдди кивнула понятливо – и юркнула в коридор между залом и кухней.

Разумеется, меня мучило ужасное любопытство – не терпелось взглянуть побыстрее на особу, о которой мы в последние дни столько говорили. Однако я не подала виду. Если Мирей явился раньше назначенного срока, это говорило, во-первых, о том, что он действительно необычайно нахален, а во-вторых – очень заинтересован в этой работе, даже если вслух и утверждает обратное. Не помешает сбить с него спесь, тем более что полчаса ожидания вполне вписываются в рамки дозволенного этикетом.

Но на столько Мирея не хватило.

– Леди Виржиния, он спрашивает, когда вы подойдёте, – склонилась ко мне Мэдди через четверть часа.

– Ты принесла ему кофе?

– Да, новый. С лавандой и тимьяном

– Как он к нему отнёсся?

– Сделал глоток, скривился, но когда я вышла за порог – выпил всё до капли.

– А пирожные?

– Рисовые, с начинкой из красной пасты.

– Которые прислали на пробу из кондитерской господина Яманаки? – обрадовалась я догадливости Мадлен. – Очень хорошо, потому что в зал я их подавать не решилась, а назавтра они испортятся. И что сделал гость?

– Он сказал: «О, Никкон!». А теперь разломал пирожное вилкой и разглядывает. Как Лиам – раздавленных жуков.

– Значит, с неподдельным интересом, – усмехнулась я. – Что ж, думаю, он довольно подождал. Забавно будет, если я ошиблась в предположениях, и это не Мирей… Побудь-ка пока в зале, а я побеседую с гостем.

В «Старом гнезде» никто и не заметил моего исчезновения, благо состязание между Луи ла Роном и поэтессой зашло на новый круг, и как раз сейчас звучала пародия на пародию, высмеивающую оригинал, содержание которого все уже давно позабыли. Кажется, всё свели к безжалостному обличению премьер-министра. Как обычно, впрочем, ведь любые памфлеты рано или поздно скатываются к политике, таково неоспоримое свойство мира: низкое – к низкому, бесчестное – к бесчестному, а смешное – к смешному.

…а скука тянется к скуке, и потому ширится, ширится, обращаясь в жаждущую бездну, которую невозможно утолить – как, например, у Рене Мирея.

Пятнадцать минут ожидания измучили его сильнее, чем графа Сен-Берга – многолетнее заключение в башне по ложному обвинению.

– Добрый день. Чем обязана вашему визиту, мистер?.. – произнесла я, переступая порог маленькой тёмной комнатки для отдыха, затесавшейся между кухней и чёрным ходом.

– Мистер Мирей! – подскочил он с кресла, хватая в охапку пальто, белое, как платье невесты, и цилиндр цвета мха.

Мой новый повар был модником.

Полосатые зелёно-коричневые брюки и рубашка из той же ткани, удлинённый тёмный жилет, широкий воротничок, притиснутый к шее то ли шёлковым платком, то ли небрежно повязанным галстуком – всё это выглядело пёстро, напыщенно, почти безвкусно, если бы сам Мирей не подобал своему наряду. Долговязый, рыжий, с ярко-голубыми глазами, он походил скорее на альбийца, чем на марсовийца; брови были вздёрнуты «уголком» и словно бы жили собственной жизнью – двигались, изгибались, смешно и пугающе одновременно. И разве что горбатый длинный нос, подходящий, скорее, мрачному поэту, несколько утяжелял его лицо и уравновешивал комично-живые черты.

Всё это я отметила, бросив один-единственный взор на визитёра, а затем, более не глядя на него, села в кресло и принялась обмахиваться веером. Без всякого кокетства – в комнате и правда царила духота.

– Я прождал вас целую вечность! – не выдержал Рене Мирей и, бросив пальто на подлокотник, рухнул в кресло напротив меня. Заложил ногу за ногу, поёрзал, затем сел ровно, потом скрестил щиколотки – всё за какие-то мгновения. – Вы, вероятно, не слишком заинтересованы в том, чтобы нанять лучшего повара в городе. Если не в стране!